Затерянная земля - Артур Дойль

Вдруг я услышал глухой рокот голосов в центральной пещере. Я уже привык к частым столкновениям молодых гак-ю-маков и не придал этому значения.

Но тут вбежала в пещеру бледная перепуганная Надежда и, опустившись на каменную скамейку, зарыдала. Я старался ее успокоить и узнать причину волнения. Наконец, она смогла рассказать.

Запасшись ацетиленовым фонарем, она долго ходила по запутанным коридорам Катмаяка. Она забралась в совершенно покинутую часть его и узким проходом вошла в темное широкое помещение. И когда свет фонаря упал на стены, она увидела большие изображения зверей, которые, казалось, ожили и грозно выступили из мрака.

Она была в запретной Пещере Образов… Вдруг сзади раздалось дьявольское рычание. Быстро обернувшись, она увидела грозное зрелище: старый троглодит заметил ее.

Качаясь, он выпрямился на своих слабых ногах, отвратительный, страшный при резком свете фонаря. Он трясся в припадке ярости, хрипел, белки его глаз сверкали и между клыками на черных губах показалась пена. Его охватили конвульсии; он бросался и извивался, как червь, грозя кулаками и выкрикивая, как сумасшедший, бессвязные слова.

Три косматых охотника вбежали на этот шум в Пещеру Образов. Увидя Надежду, они были охвачены такой же яростью. Они замахнулись оружием и бросились на девушку…

Спрятав в складках своего платья фонарик, Надежда убежала от них боковым коридором.

Табу было нарушено! Гак-ю-маки ожидали всяческих несчастий, которые должны были настигнуть их в наказание за это и были страшно встревожены.

— Они убьют меня, я это знаю, как они убили Андрэ и других, — твердила Надежда, — где только Фелисьен со Снеедорфом и Эквой? Если дикари окружат нас в пещере, — мы будем разделены и погибнем. Нужно выйти из Катмаяка! Кто-то идет коридором! Слышите? — Надежда схватила топор. — Это они, — глухим голосом проговорила она.

Я поднял ружье, приготовясь стрелять.

— Кто это? — хрипло крикнул я.

То были наши, с лыжами за плечами.

Они бросили в угол пару зайцев и несколько снежных куропаток.

— Алло! — кричал Фелисьен, раскрасневшийся от мороза, — в чем дело? Вы здесь в каком-то чертовском состоянии. Вот и ружье приготовили! Уж не по нам ли стрелять?

— А гак-ю-маки? — спрашиваю я, приглядываясь к темному коридору.

— Собираются кучами, — сказал Снеедорф.

В двух словах я рассказал им все. Они были напуганы в той же степени. Страшная опасность грозила нам. Долго стояли мы, готовые дорого продать свою жизнь. Но движения не было. Шум в пещере утих, и никто не пытался проникнуть к нам.

XXXVI

Гак-ю-маки на этот раз действительно не решились напасть на нас. Но отовсюду мы видели злобные, мстительные взгляды. Дети бросали в нас камнями. Мы не решались выходить иначе, как с оружием и по нескольку человек.

Каму два раза подвергалась избиению со стороны женщин за то, что оставалась нашим верным другом. С этого времени мы не отпускали ее от нас ни на шаг.

Мы жили в постоянном беспокойстве, но зима держала нас в Катмаяке в тысячу раз сильнее всяких оков.

Мы высчитывали число дней до весны, до возвращения солнца, а оно только что исчезло с горизонта.

Наши приготовления к путешествию по льду были уже окончены, но мы вынуждены сидеть со сложенными руками.

Мы установили ночные дежурства, и были на настоящем военном положении. Это держало нас в нервозном состоянии. Нам приходилось вскакивать при малейшем шуме.

Наконец такое убийственное состояние стало для нас невыносимым. Мы решили оставить Катмаяк, найти себе какую-нибудь другую пещеру и провести остаток зимы в отдалении от троглодитов.

Мы поручили Фелисьену поскорее найти помещение. К сожалению, его поиски в первые дни были безрезультатны. Он нашел, правда, среди скал несколько пустот, но совершенно неподходящих для жилья.

Так прошло еще десять дней. Между тем произошел первый случай какой-то загадочной эпидемии, которая впервые проникла в эту ледяную землю.

Я случайно видел одного несчастного гак-ю-мака, когда он, схваченный внезапной судорогой, свалился в пещере головой на горячие угли костра. Он корчился и хрипел. Волосы у него загорелись. Удивленные дикари оттащили его.

Когда припадок прошел, троглодит около часа лежал совершенно спокойно, не обращая на себя внимания других. Потом припадок повторился, сопровождаясь сильным кровотечением из носа. Гак-ю-мак скончался в течение четверти часа, выгнувшись, словно лук. Через два дня случай повторился. Таким же образом умерла одна женщина и старый охотник, окруженные страшно обеспокоенной ордой. С ворчанием вынесли дикари трупы из пещеры. Для нас было ясно, что речь идет о настоящей эпидемии.

В последний день исчезла Каму. Тщетно мы разыскивали ее. Фелисьен в отчаянии твердил, что ее растерзали женщины или поразила болезнь. А на следующее утро вновь начала неистовствовать загадочная эпидемия.

Гак-ю-маки мерли, как мухи, особенно женщины и дети. Раздирающую картину представляли из себя груды корчащихся несчастных. Их хрипение наполняло своды пещеры.

Увидев, что творится в средней пещере, я понял, что нам необходимо немедленно бежать, если мы не хотим, чтобы нас захватили, как барсука в норе.

Я бросился в нашу пещеру, чтобы призвать к бегству. Идя мимо темной ниши, я услышал как будто бы знакомый голос.

Я подполз, выглянул из-за камня и увидел какое-то жалкое человеческое существо.

Я ужаснулся, так как узнал Экву. Он обернулся ко мне своим исхудалым, пепельного цвета лицом, но меня не видел. Его глаза уже потеряли способность видеть.

Троглодиты кровожадными взглядами смотрели на жалкую, перепуганную добычу, которая уже не могла уйти из их рук. Один из дикарей нагнулся и ударил эскимоса молотком по спине. Тот упал на обе руки. Розовая пена выступила у него на губах. Вслед за тем второй гак-ю-мак нанес ему медвежьей челюстью такой удар в голову, что он свалился без движения, весь залитый кровью.

Гак-ю-маки решили нас уничтожить. Они ставили нам в вину эту странную эпидемию, которая погубила их орду. Эта эпидемия как раз и была тем несчастьем, которое должно было прийти за нарушение табу Пещеры Образов.

Запыхавшись, я прибежал к товарищам.

— Бежать отсюда! — кричал я. — Они убили иннуита! Идут на нас! — Мы схватились за ружья.

В эту минуту кто-то, тяжело дыша, бежал к нам коридором. Я хотел стрелять, но Фелисьен в последний момент отвел ствол моей винтовки.

— Господи, да ведь это Каму!

Девушка влетела в пещеру с развевающимися волосами, задыхаясь от усталости. Одна стрела застряла у нее в меху, не причинив ей вреда, и все еще торчала в нем, так как Каму некогда было ее вытащить.

Девушка бросилась на землю в углу пещеры, свернулась там без единого слова и старалась отдышаться, как загнанная волчица после долгого бега.

Вдруг страшный треск и грохот потряс коридор. Казалось, что рухнул целый утес.

После этого грохота наступила тишина, абсолютная, удушливая, нарушавшаяся лишь нашим дыханием.

Мы зажгли лучину и бросили ее в темноту. Вспыхнувшее пламя озарило коридор. Мы вскрикнули от ужаса. Коридора уже не было. Был тупик! Огромный камень в сотни центнеров весом, рухнув со свода, навсегда завалил выход из нашей пещеры…

XXXVII

Мы растерянно поглядели друг на друга.

— Ну, — сказал Фелисьен, — я думаю, что свою игру в Каманаке мы доиграли. — Никто не ответил ему. — Замурованы! — прибавил он.

Заперев коридор, гак-ю-маки разом избавились от всех нас. Им не нужно было теперь вступать в неравный бой против наших ружей, смертоносное действие которых они хорошо знали.

Огонь, не имея тяги, тускло освещал нашу могилу. Большие, чудовищные тени насмешливо плясали на стенах. Фелисьен широкими шагами с яростью ходил из угла в угол. Постепенно утомился и он.

Ничего не было слышно, кроме тихого смеха помешанного изобретателя, да треска дров, которые механически подкладывал в огонь Снеедорф.

Тут лежали наши сани, постромки, запасы пеммикана и овощей, все заботливо уложенное, приготовленное к дороге.

Теперь все это было ненужно.

Позже, в полусне, я видел сгорбившихся у огня Фелисьена и Каму, два жестикулирующих черных силуэта, словно не из реального мира.

Я снова впал в забытье, пока меня не разбудил шум. Я протер глаза и увидал какую-то дикую сцену, шумящих людей, крики, беготню.

— Эге, Карлуша, — ликуя кричал мне Фелисьен, — сердись — не сердись! Машина! Машина! Наконец-то у нас машина! Каму нашла какую-то «отвратительную вещь с крыльями»!

— Теперь… когда уже поздно, — послышался голос Снеедорфа. Нас словно облили холодной водой. Мы затихли. К чему нам теперь машина Алексея Сомова, — нам, заживо погребенным?