Предания, сказки и мифы западных славян - Галина Лифшиц-Артемьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дай сюда, – сказал старичок и взял у мальчика башмаки. Он подошел к груде золотых и насыпал монеты в оба башмака. После этого он вернул сиротке башмаки. Ну и тяжелыми они стали!
Старичок отвел мальчика по коридору к выходу из ямы, а потом исчез. Сиротка был от радости так ошеломлен, что забыл даже поблагодарить старичка. Но как же ему было выбраться наверх с золотом в башмаках? Нашел мальчик в кармане кусок веревки, связал башмаки за ушки, повесил себе на шею и осторожно вылез наверх. Когда он вылез из ямы, увидел, что остальные ребята уже далеко ушли со стадом. Только две коровы, о которых заботился мальчик, паслись неподалеку.
Полный радости поспешил сиротка домой. Его опекун был хорошим человеком, он пересчитал деньги и спрятал их для мальчика. По деревне быстро разнеслось, как нашел бедный мальчик свое счастье. Тут же кто-то тоже попробовал залезть в дыру, чтобы раздобыть клад, но коридора внизу уже не нашел. Пробовали копать, но все напрасно. От клада не осталось и следа.
Приложения
Прозаические переводы
Клад
I
На пригорке между буками маленький костел с низкой башней; из той башни слышны звуки в лесу и в соседней деревеньке. Но это не нежный звук маленького колокола, теряющийся уже вблизи, это темное громыхание била, зовущего людей в храм Богоматери.
И из деревеньки во славу Божью тянется толпа народу, деревенские богобоязненные люди – ведь сегодня как раз Великая пятница.
В храме тихо: голые стены, алтарь покрыт черным траурным покрывалом, на покрывале крест, а хор поет о страстях Христовых.
А что это там белеет в лесу, в черном лесу за ручьем? Какая-то деревенская женщина что-то несет в объятьях. Идет женщина быстрым шагом, празднично одетая, там, на той стороне, за потоком, – малыша на руках несет она. Бежит женщина, вниз к воде сбегает, спешит в храм Богоматери – тут, вблизи лесной сторонки, костел на пригорке. Вот она ускоряет свой шаг: ветерок доносит до нее пение из костела: хор как раз поет о последних муках Христа.
Бежит, бежит она возле скалы: «Что это? Могу ли я верить своим глазам? Что со мной?» Она остановилась, огляделась, быстро побежала назад, опять остановилась, опять огляделась вокруг: «Там тот лес, здесь сучья, там идет дорога полем – ведь не могла я заблудиться! Боже, что со мной деется! Почему же я ничего тут не узнаю, как тут все изменилось!» Опять стоит, опять оглядывается, удивленно протирает глаза рукой: «Боже, какая тут перемена!»
Тут, где от дремучей чащи до костела всего триста шагов, где по дороге лежал огромный камень, что же теперь предстает ее взору? Вот он, вот он, тот камень, а за ним целая скала, будто от веку тут и стояла. И видит женщина за камнем вход, лестницу, ведущую под землю, а там, в глубине, горит какой-то пламень, ясно-белый, словно бы свет месяца, а разгораясь, кажется медным, словно заходящее солнышко.
Смотрит женщина на это пламя, делает шаги к входу, заслоняя ладонью глаза, глядит в это светлое место: «Боже, как там светит!» Она делает еще шаг, протирая глаза рукой: «Как там дивно что-то светится! Что это может быть?» Страшно ей идти дальше, стоит она у порога, заглядывает внутрь.
Стоит она, стоит, смотрит без устали туда, откуда видится свет, а любопытство подгоняет ее, и вот – шаг за шагом – она идет все дальше. Шаг за шагом – и чем дальше идет женщина, тем сильнее сияние. Она рукой закрывает лицо: прямо смотреть уже невозможно. И видит она, видит то, что никто из людей не видел: столько красы, столько блеска и в небесах не увидишь!
Тут двери открыты в самый-самый прекрасный зал, стены его светятся золотом, потолок выложен рубинами, держат его колонны из хрусталя, а по обеим сторонам дверей, на мраморном полу – кто не видел, не поверит – два светильника горят, и в свете их видно: у левого светильника высится гора серебра, словно лунный свет вверх струится, у правого светильника – гора золота, излучающая солнечный свет. Пылают огни, пылает зал: и покуда клад тут останется пламенеть негасимым пламенем, ничто не сможет погасить эти огни.
Женщина стоит на пороге, ослепленная видением, стоит ослепленная, боясь поднять глаза, не может взглянуть на пламя. На левой руке несет она младенца, правой рукой трет глаза; и когда немного приходит в себя, осмелев, так в душе своей сама с собой говорит: «Милый Боже, сколько нужды я претерпеваю на этом свете, сколько голода! Я должна влачить нищую жизнь, а здесь такие драгоценности! Столько серебра, столько золота лежит в этом подземном тайнике! Мне бы только горстку из той громады – и была бы я богата, и была бы самой счастливой, я и мое дитя!»
И она думает, чувствуя опасность; потом осеняет себя крестным знамением и идет туда, где сияет белое пламя. Идет и поднимает кусок серебра, потом опять кладет его на место, снова поднимает и опять кладет; вновь поднимает и рассматривает его блеск и оценивает его тяжесть – и положит ли назад? Нет, уже в фартуке лежит слиток. А она становится смелее: «Конечно, это перст Божий указал мне этот клад, это Он захотел меня облагодетельствовать, и я бы согрешила, если бы пренебрегла этими дарами!»
Говоря так себе, женщина ставит мальчика на землю и, опустившись на колени, набирает в фартук куски серебра: «Конечно, это перст Божий, Он нас хочет обогатить!» Берет, берет из кучи, фартук уже полный, она едва может встать, но еще, сняв платок, набирает и в него серебра. И когда уже хочет оттуда уйти: ах, здесь же еще сын. Как же взять и его на руки, двухлетнего малыша? Но не высыпать же свое счастье, она же не сможет жить без этих сокровищ!
Глядь, мать серебро уносит! Дитя дрожит: «Мама! – зовет. – Мама! Мама!» Хватается за нее ручонками. – «Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик! Только немножко тут подожди, мама быстро возвратится!»
И бежит, бежит из зала, через поток, к лесу спешит женщина. И вот через минутку спешит она назад без поклажи, и вся потная, запыхавшаяся вновь оказывается у цели.
Ветерок легонько веет, из костела доносится пение хора, который по-прежнему поет о страстях Христовых.
Женщина вбегает в зал и видит дитя. Ребенок смеется, увидев ее, хлопает в ладошки: «Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!»
Но женщина на это не обращает внимания, она бежит в противоположную сторону, ей милее блеск металла, из металлов – милее всего золото. Она, встав на колени, расстилает фартук, набирает из кучи слитки и укладывает золото в фартук. Он уж полон – она едва встает, – но еще и в платок набирает! О как сердце ее скачет, как счастью своему рада!
И когда мать уносит золото, дитя тянется к ней, тянется и жалобно плачет: «Мама, мама! Ах, ах, мама!», хватая ее ручонками. «Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик! Подожди еще совсем немного». И, наклонившись к ребенку, вытягивает рукой из фартука две денежки, и денежкой о денежку звенит: «Эй, гляди, что есть у мамочки! Дзынь-дзынь! Слышишь, как дзынькает?» И хоть дитя все плачет, ее сердце от радости скачет.
И снова лезет она в фартук, и вытягивает полную горсть золота, и кладет младенцу на колени: «Эй, глядь, что тебе дает мамочка! Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик: дзынь-дзынь! Слышишь, как дзынькает! Подожди совсем немножко, скоро мамочка вернется, играй, играй, мое дитятко, подожди совсем капельку!»
И бежит, бежит из зала, на дитя не оглянувшись, вот уже зал остался позади, приближается к потоку, через поток, сторонкой несет она дорогой клад к лесу, и вот уже стоит с ним перед хижиной.
«Эй ты, хижина убогая, скоро я с тобой распрощаюсь! Что теперь меня к тебе привязывает? Нет в тебе нужды! Уйду я прочь из этих темных лесов, от отцовской худой крыши, в другом месте буду счастлива, в другом месте будет мое жилище! Пойду, пойду из этого края, радостной будет моя дорога, пойду туда, где счастье мое зреет, в большой город, куплю себе землю, замки, чтить меня будут как госпожу, счастливо оставаться, хижинка, здесь, не буду я больше жить в тебе! Я уж не та бедная вдова, что батрачит днем и ночью, вон, что у меня в фартуке…» И с этими словами радостно она опускает глаза – лучше бы и не глядела! Побледневшая от испуга, трясясь от страха, чудом не потеряв сознание, видит она – ох, что она видит, сама тому едва верит! Двери настежь открывает, бежит к сундуку, в который уложила серебро, срывает крышку – ой, что видит! Именем веры всех добрых людей, какой опять удар! Вместо серебра – лишь камни, в платке и в своем фартуке – ох, ужасное знаменье – вместо золота лишь глина чавкает, вся размазанная!
Недостойна была она счастья, не заслужила благословенья.
II
Растерзанная, переживая боль утраты, вдруг чувствует она удар в сердце, отчаянно вскрикивает, объятая ужасом, вскрикивает так, что хижина трясется: «Ах, дитя, дитя мое дорогое!» «Дитя – дорогое-дорогое-дорогое!» – зашумело в густом лесу. И в ужасном предчувствии бежит женщина – ах, не бежит, летит, летит, как птица, лесом, склонами, там, где нашла обманные сокровища, к холму, на котором стоит костел.
