Атомка - Франк Тилье

— Мы ужасно сожалеем, что вырвали вас из семьи в самое Рождество, — сказала Владимиру Люси, — но это расследование такое важное…

— Ничего-ничего, все в порядке. Я живу один, а Рождество собирался отметить в компании нескольких членов ассоциации.

Голос у него был мягкий, говорил он, раскатывая «р», с приятным акцентом, и речь его звучала по-славянски напевно.

— А ваши родители? Они остались на Украине?

— Они умерли.

— Ох, простите, я не хотела…

— Не беспокойтесь, — застенчиво улыбнулся Владимир. — Я ведь их и не знал… Они жили в Припяти, это такой городок в нескольких километрах от атомной электростанции[66]. Мой отец был военным, служил в Советской армии, погиб — вместе с тысячами других, — пытаясь проникнуть в зал реактора несколько дней спустя после взрыва. Мама умерла через два года после моего рождения от порока сердца. Что же до меня самого, то я появился на свет за неделю до аварии, сильно недоношенным, и потому меня оставили в киевской больнице — это и спасло мне жизнь.

Он побарабанил пальцами по стеклу иллюминатора, самолет тем временем выехал на взлетно-посадочную полосу, и стюардесса стала рассказывать о правилах и средствах безопасности.

— Я впервые попал в Припять десять лет назад. Город будто застыл во времени, все часы остановились. Аттракционы в парке: автородео и чертово колесо — словно бы замерли в том положении, в каком были. Зато деревья растут как сумасшедшие и не только с громадной силой пробивают асфальт, но их можно увидеть даже в окнах и на верхних этажах зданий! Природа словно угрожает, она словно бы не хочет, чтобы сюда хоть когда-нибудь ступила нога человека.

Переводчик порылся в бумажнике и вытащил оттуда маленькую, величиной с паспортную, фотографию на глянцевой бумаге:

— Вот мои родители — Петр и Маруся. Их квартира, балкон которой выходил в сторону АЭС, осталась нетронутой, все двери — распахнутыми. Там-то я и нашел этот снимок, благодаря которому смог наконец увидеть лица родителей. Атом забрал у меня их обоих, пусть и разными способами.

Ермаков пристально смотрел на Люси. Глаза у него были круглые, васильково-синие, взгляд из-за отсутствия ресниц казался еще более настойчивым.

Переводчик спрятал фотографию и продолжил:

— Вы сказали, что хотите объехать деревни по маршруту нашего автобуса, да? Ну а теперь кончайте темнить и объясните, зачем двум французским полицейским понадобилось накануне Рождества забираться так далеко от дома. В места, где нет ничего, кроме нищеты и радиоактивности.

Шарко наклонился вперед:

— Мы думаем, что в течение нескольких лет детей из этих нищих деревень похищали, чтобы подвергнуть смертельно опасным экспериментам. И по нашему мнению, все эти похищения совершаются при участии почтенного создателя вашей ассоциации Лео Шеффера.

Глаза Владимира чуть не вылезли на лоб.

— Господина Шеффера?! Да нет, это совершенно невозможно! Вы и представить себе не можете, сколько полезного этот человек делает для ассоциации. Ведь это он возвращает улыбки на лица несчастных ребятишек, не знавших иного пейзажа, чем выжженная атомом земля! Ведь именно благодаря господину Шефферу у детей появляется надежда и Чернобыль перестает быть просто точкой на карте, точкой во времени, понимаете? Если бы не такие люди, как он, я, скорее всего, не говорил бы сейчас с вами, он и мне очень, очень помог!

— Тем не менее Шеффер внезапно бросил свое отделение в больнице и вылетел в Россию. Вряд ли ни в чем не повинный человек так поступил бы.

— Нет-нет, вы ошибаетесь. Виноват не он, виноват кто-то другой.

Владимир Ермаков замолчал, прижался лбом к стеклу иллюминатора. Французам было понятно, что репутацию благодетеля человечества Шеффер создал себе поистине непробиваемую. Он учреждал центры для инвалидов, он опекал страдающих лучевой болезнью детей… и за всем этим дьявол спокойно распускал свой хвост.

Самолет оторвался от земли. Шарко с облегчением смотрел, как уменьшается и уменьшается оставшийся внизу город. Убийца Глории — там, прячется в тени, готовится поставить ему шах и мат. Если хоть немножко повезет, нервы у этой сволочи сдадут, и людям Баскеза, глаз не спускающим с дома, удастся взять его.

Минут через тридцать после взлета пассажирам подали ужин, комиссар быстро проглотил все, что было на подносе, и в конце концов задремал.

А три часа спустя из темноты возник Киев: площадка света между холмами, расположенная всего в ста с небольшим километрах от четвертого энергоблока Атомки — такое симпатичное имечко придумал для АЭС Владимир.

— Считалось, что той апрельской ночью восемьдесят шестого года два миллиона людей, населявших столицу Украины, оказались за чертой распространения радиоактивного облака[67], — рассказывал молодой переводчик, по-прежнему глядя в иллюминатор. — Я оказался среди тех, кому повезло, а родители — наоборот. Ветер гнал тогда радиоактивное облако к северо-западу, с дождями на землю проливались радиоактивные частицы, заражая почву и воды рек. Белоруссия, Польша, Германия, Швеция… Это всех в какой-то степени затронуло… А Франция чудом избежала всеобщей участи, потому что небесная таможня задержала радиоактивное облако на ее границе?.. — Он пожал плечами. — Как же, как же!.. Еще одна грязная ложь о Чернобыле! Не избежал никто! На Корсике сейчас, двадцать шесть лет спустя после аварии, число страдающих раком щитовидной железы и ее дисфункцией зашкаливает. Если в процентах — их там втрое больше, чем в среднем по стране. Эти люди — живые свидетельства того, каким путем шло облако.

Владимир говорил с горечью, но спокойно. До самого приземления он рассказывал о вине правительств, выступающих за ядерное вооружение и ядерную энергетику, об атомном лобби, о тоннах радиоактивных отходов, захороненных под землей, — этом страшном наследстве, которое нынешнее поколение оставляет грядущим… Полицейские слушали его внимательно и сочувственно — борьба, которую вел этот молодой человек, была справедливой, благородной.

Выйдя из здания аэропорта Борисполь, путешественники тут же ощутили на себе недружелюбие погоды. Собачий холод при чистом безоблачном небе и ветер, который забирался даже под воротник. Люси сразу представилось дуновение, насыщенное смертоносными частицами без запаха, вкуса и цвета, пронизывавшее любой живой организм, встречавшийся ему на пути четверть века назад. Этот ветер мог быть точно таким же. Она задрожала.

Владимир раздвинул толпу набросившихся на них таксистов-частников, нашел государственную машину и сказал водителю, чтобы тот вез их в киевскую гостиницу «Шерборн».

— Завтра утром я возьму в аренду автомобиль, — сказал переводчик, устроившись впереди, рядом с шофером, — и часов в десять, если не возражаете, тронемся в путь. Так рано, потому что нам надо побывать в четырех деревнях, то есть проехать больше ста километров по плохим, а может, и обледеневшим дорогам.

— Лучше не в десять, а в девять, — ответил Шарко. — Сначала мы должны побывать в посольстве Франции и встретиться там с атташе по внутренней безопасности. «Нанести визит», говоря высокопарным стилем. Это чистая формальность, но у нас нет выбора, мы должны действовать по правилам. И спасибо за все, Владимир!

Французы молча смотрели на мелькающие за окном пейзажи, на игру света и тени. Этот город прожил одну за другой несколько жизней: храмы византийской архитектуры соседствуют здесь со сталинскими многоэтажками, парки постепенно поглощаются городской застройкой… Семь десятилетий коммунизма до сих пор видны на каждом углу, пусть и стараются, как шпионы, раствориться в окружающей среде…

За все время работы в полиции Люси не путешествовала столько, сколько за последние два года. Канада, Бразилия, Соединенные Штаты, вот теперь Восточная Европа — и каждая страна открывалась ей только с темной, страшной своей стороны. Она не видела по-настоящему ни одного города, ей не хватало времени, потому что всякий раз надо было спешить, надо было ловить убийцу. Вот сейчас она едет по Киеву, но что она знает об истории этого народа, об этих улицах, о безымянных пешеходах на тротуаре в низко, до бровей, надвинутых шапках — что ей известно, кроме того, что было написано на полузабытых страницах школьных учебников?

Желтая машина проехала по длинному мосту, миновала несколько указателей с кириллическими буквами и остановилась перед отелем. Шарко заплатил таксисту, Владимир достал вещи из багажника. По местному времени была уже почти полночь.

Зарегистрировавшись, Шарко протянул переводчику ключ:

— Ваш номер рядом с нашим. Третий этаж.

Владимир устало улыбнулся, взял ключ, вид у него был измученный, и Шарко ощущал неловкость из-за того, что буквально заставил молодого человека сопровождать их. Они поднялись к себе на лифте, Ермаков вставил ключ в замочную скважину, но, не повернув его, вдруг спросил своих спутников: