Атомка - Франк Тилье

— Ты говоришь о диагностическом центре, закрытом восемь лет назад, то есть ты считаешь, что все эти ужасы, которые творят с детьми, начались еще…

— …еще в девяносто восьмом, когда был создан фонд Шеффера «Забытые жертвы Чернобыля». Боюсь, что так. Помнишь, наверное, что фотографии детей на операционном столе сделаны пленочным аппаратом и снимок мальчика, еще без шва, отпечатан на бумаге, вышедшей из употребления в две тысячи четвертом году? Ну и вот фонд — то самое дерево, за которым леса не видно, я почти в этом уверен! — Комиссар уперся указательным пальцем в стол. — Тот, кто за мной охотится, больной, психопат, но он невинное дитя рядом с такими типами, как Лео Шеффер. Такие, как Шеффер, действуют в другом измерении зла, их единственная цель — служить своей темной идеологии. Ты, как и я, знаешь, докуда они способны дойти и что способны сделать, лишь бы их не поймали.

Да, она знала. Такие уже ей встречались в прошлом: запредельные чудовища, умные и изворотливые, готовые убивать, убивать и убивать без малейших угрызений совести ради чего-то, что может понять только их собственный извращенный мозг. Люси нехотя проглотила кусочек гребешка.

— Валери Дюпре никогда уже не найти, — вздохнула она.

— Никогда нельзя терять надежду!

— А скажи, Франк, Чернобыль…

— Что — Чернобыль?

— Если я уже беременна… ты не думаешь, что поездка окажется опасна для…

— Мы будем очень осторожны.

— Но как мы можем быть осторожны, если речь о зараженной радиоактивностью земле?

— Мы не поедем в запретные зоны, мы не станем есть местных продуктов, не станем пить тамошнюю воду. И не забудь: мы собираемся туда на очень короткое время.

Шарко молча доел свое ризотто, тоже с морскими гребешками. Они с Люси думали сейчас об одном и том же — о зловещих тенях, которые спокойно действуют внутри слепого общества.

Зажатые в тиски смерти, они вынуждены идти вперед, все дальше и дальше по темной дороге, оба конца которой — тупики.

Позади — убийца.

Впереди — человеческое безумие.

Когда они поднялись в номер, было уже около десяти.

За окнами не утихал снегопад. Людям нынешнее Рождество покажется каким-то сказочным, волшебным…

Они любили друг друга, очень сильно желая верить, что однажды солнце все-таки взойдет и надолго отогреет их сердца.

Два сердца — этим вечером холодные, как мрамор.

59

Назавтра, в восемь утра, Шарко получил от Белланже эсэмэску: Встречаемся у биологов. Зверей из аквариумов опознали. Приходите как можно скорее.

Опять набережная Орлож. Опять лаборатория научной полиции. Стратегический пункт, куда сотрудники Уголовной полиции привозят и приносят образцы материала, вещественные доказательства, улики в надежде, что тут-то точно определят, какая вдруг хреновина нашлась, что тут-то наверняка помогут следствию. Да, такова она сегодня, французская полиция, — сплав все более совершенной техники и чутья, странное место, где пробирка соседствует с револьвером. Кое-кто даже побаивается, что вскоре все полицейские засядут за компьютеры и будут рыться в файлах, а не обеспечивать спокойную жизнь, работая «на земле»… на земле.

Но с одной стороны всегда останутся какие-нибудь Шарко и Энебель.

Хотя с другой, конечно, будет целая армия Робийяров.

Франк и Люси проехали на метро от Бастилии до Шатле, смешавшись с толпой, быстрым шагом перешли Новый мост, украсили своими следами снежную пелену, устилавшую набережную, предъявили на входе пропуска и поднялись на этаж, который занимали биологи. Здесь было несколько комнат, бо́льшую часть которых отвели анализам ДНК, здесь изучали с помощью мощной лупы лоскутки одежды, простыни, исследовали образцы биоматериала, проверяли, сравнивали результаты. Безупречно выстроенная цепочка, которая, если повезет, может вывести прямо на убийцу.

Руководитель их группы, стоя рядом с лаборантом по имени Микаэль Ланглуа у химического стола с рабочей поверхностью из керамогранита, смотрел на один из привезенных из дома Шеффера аквариумов. В прозрачной чашечке с водой медленно шевелили «веточками»-отростками две животинки из коллекции ученого.

Поздоровались, и Ланглуа сразу перешел к делу:

— Эти несколько странные на вид живые существа — гидры. Пресноводные одиночные полипы рода сидячих кишечнополостных. И относятся они к тому же типу стрекающих, что медузы, кораллы или актинии…

Люси подошла поближе, нахмурила брови. Она никогда не видела таких животных, никогда даже и не слышала о них, зато сразу же вспомнила убитую Гераклом Лернейскую гидру, злобное чудовище, у которого на месте каждой отрубленной головы вырастали три. Эти крошечные белесые фигульки чем-то на нее походили, а их семь или восемь щупальцев извивались в точности как змееволосы горгоны Медузы.

— Редкие животные?

— Да нет, ничего особенно редкого. Их всегда бывает довольно много в стоячей воде, обычно их находят под кувшинками, водяными лилиями. Но их очень трудно заметить, потому что, как только вытащишь гидру из воды, она уплощается и замирает. И еще… вот, глядите!

Микаэль Ланглуа вооружился скальпелем, протянул руку к одной из гидр и рассек ее надвое. В верхней части остались голова и щупальца полипа, в нижней — туловище и подошва, которой гидра прикрепляется к водяным растениям или грунту. Оба кусочка продолжали шевелиться как ни в чем не бывало.

— К завтрашнему дню из одной разрезанной получатся две полностью восстановившиеся гидры. Это самая, пожалуй, выдающаяся способность животного: какой бы кусочек вы от него ни отрезали, из какого бы места ни взяли фрагмент — хоть от тела, хоть от любого щупальца, хоть от подошвы, — вскоре у вас будет целая гидра со ртом, окруженным новыми щупальцами, головой и подошвой. Вчера вечером я поэкспериментировал — ну так вот, две гидры, которых вы видите в чашечке, произошли от одной, той, что справа. Та, что слева, быстро вырастет и в конце концов догонит по размеру соседку-прародительницу. Генетически они — одно, у них одинаковая ДНК. Это клоны.

Шарко застыл перед аквариумом, словно околдованный странным природным явлением. Он знал, что случается нечто подобное, что у ящерицы, например, может отрасти оторванный хвост, а у морской звезды один из лучей, но чтобы буквально из ничего возрождался организм целиком…

— Просто невероятно, а как это получается?

— Процесс в целом пока еще остается тайной, но первые, так сказать, загадки начинают поддаваться разгадыванию. Все живые существа запрограммированы одинаково, они стареют и умирают, это часть эволюции, и этим обеспечивается равновесие в природе. В наши гены заложена способность, которую в науке называют апоптозом, или программируемой клеточной смертью. Да, действительно, клетки запрограммированы на смерть, но — вопреки тому, что можно было бы подумать, — это свойство необходимо, наоборот, для выживания вида. Одни генетические программы ускоряют гибель клеток, другие тормозят их восстановление, поэтому мы стареем и умираем… — Ланглуа дотронулся кончиком скальпеля до верхней половины разрезанной гидры, щупальца сразу же сомкнулись. — Когда мы разрезаем пополам гидру, каждая ее часть сначала умирает. Однако апоптоз у этого животного стимулирует деление соседних с умершими клеток, это явление называется пролиферацией. Каким-то пока необъяснимым для нас образом жизнь берет верх над смертью, и животное, можно сказать, возрождается.

Смерть клеток, их возрождение… Люси вспомнила, что говорил специалист по холодовой кардиоплегии о соматической и органической, на уровне клеток, смерти. О разных ступенях распада, ведущих к точке, откуда уже не вернешься. Она попробовала сложить пазл из уже имеющихся кусочков, убежденная, что все, чем они сейчас занимаются, вертится вокруг одного — битвы со смертью. Соотнесла услышанное от Микаэля Ланглуа с фотографиями детей, которым предстояла операция, и спросила:

— У ребятишек со снимков на груди вытатуирована гидра. Или, точнее, символ, представляющий собой гидру. Если бы нам надо было сказать, символом чего может быть эта гидра — какого явления, какого сражения, какого верования, что, на ваш взгляд, она могла бы выразить? Возрождение? Обновление? Клонирование?

— Бессмертие, — ни на секунду не задумавшись, ответил специалист. — Возможность жить в одном и том же теле в разные эпохи. Именно поэтому гидра так интересует ученых. Да, она считается в наши дни живым мифом о бессмертии.

Полицейские переглянулись. Шарко вдруг понял, что означает фреска со змеем, пожирающим свой хвост, в ванной Шеффера: Уроборос, один из символов бессмертия[61]. И все эти часы по стенам, и гигантские песочные — напоминание о том, как безвозвратно утекает время, приближая смерть. О необратимости этого процесса.

Белланже тем временем ходил взад-вперед по лаборатории, почесывая подбородок.

— Может, это и не фальсификация, — буркнул он себе под нос, потом поднял глаза на подчиненных и прояснил свою мысль: — Те два снимка, где один и тот же ребенок в разное время, с промежутком в шесть или семь лет, вполне возможно, отражают реальность. Этот мальчик, как гидра, не стареет…