История морских разбойников - Иоганн Архенгольц фон

Отбитые с уроном, неверные принялись опять за свои земляные работы. Они подняли выше равелин посредством земли, тюков шерсти и фашин и, несмотря на огонь из нескольких пушек, остававшихся осажденным, успели подняться выше стен, которые артиллерия их продолжала громить. С этой минуты положение христиан сделалось пагубным. Две пушки, поставленные турками на равелине, сбили последние орудия их, отличные стрелки, которыми обставили парапет, стреляли во внутренность крепости и делали почти невозможным всякое сообщение; защитники едва могли пробираться к стенам, и то для этого принуждены были скрываться в галереях под деревянными мантелетами или в настоящих траншеях, построенных из ящиков, наполненных землей.

Укрепившись в приобретенной позиции, турки снова принялись за работы во рвах и занялись наполнением их камнями и фашинами. Они перебросили также мост с контр-эскарпа на эскарп. Осажденным удалось несколько раз ночными вылазками и горючими веществами сжечь мост и фашины, но турки приняли удачнейшие меры и наконец остались обладателями рвов. Особенно привязались они к западному фасаду, обращенному к порту Мирза-Мушиет. Пробивая скалу, они иссекали в ней лестницы, сооружали на мосту новые леса, разрушили часть парапета и беспрестанно расширяли брешь, через которую надеялись проникнуть в город. Однако же христиане, свидетели такого страшного упорства, не унывали. Они ели, спали и стерегли поочередно свои посты, подавляемые тяжестью вооружения и ужасным жаром. Никто не был без ран, лица всех были обожжены, руки изъязвлены, большая часть хромала или носила руку в перевязи, и мостовая форта была усеяна кусками мяса и оторванными членами. Сам бальи Эгарас жестоко страдал от раны в ноге, растравляемой со дня на день больше хлопотами и жаром, но он отказался оставить форт и на увещания гроссмейстера отвечал, что, будучи стар, никогда уже не найдет случая кончить жизнь с такой славой.

Когда новые работы осаждающих обнажили крепость со всех сторон, тогда совет рыцарей, считая дальнейшую оборону невозможной, отрядил одного из членов своих с донесением об этом Жану де-ла-Валетту. «Враги, — сказал ему посланный, — готовы вторгнуться в крепость. Бреши обширны, все оборонительные работы сбиты, кавальер разрушен, а равелин, находясь в руках неверных, сделался источником гибели для христиан. Форт, может быть, устоит еще несколько дней, но только принося ежедневно новые жертвы, которых неприятель будет убивать издали и без всякого риска для себя. Впрочем, мы все готовы сражаться до последней минуты за славу ордена и веру, если вы сочтете это нужным». Выслушав мнения окружавших его начальников, гроссмейстер отвечал холодно: «Я знаю, что форт не может держаться, но для спасения всего ордена необходимо, чтобы вы защищали форт до последней минуты, хотя бы вам пришлось погрести себя под его развалинами. От одного дня больше или меньше зависит спасение или гибель Мальты, и теперь представился случай напомнить вам, что, по данному вами обету, вы должны считать жизнь ни во что, если пожертвование ею может быть полезно вере. Я вам доставлю подкрепление и снаряды, и сам, будьте в том уверены, когда придет время, когда исчезнет всякая надежда, явлюсь, чтобы умереть среди вас». Этот ответ гроссмейстера, объявленный в Сент-Эльме, сначала подкрепил мужество его защитников, но скоро перспектива верной смерти породила в некоторых слабость и непослушание. Жан де-ла-Валетт искусно унял возникающий беспорядок, воодушевил мужество самых нерешительных и все единогласно поклялись умереть на бреши. Мы желали бы рассказать в величайшей подробности все происшествия этой вечно достопамятной осады, следить за усилиями турков, исчислить их беспрестанные атаки, описать все приступы их, говорить о страданиях осажденных, о их потерях, их геройском терпении, непреодолимой храбрости, о их битвах, достойных времен древних, но это завело бы нас слишком далеко. Поэтому, минуя тысячи частных действий второстепенной важности, обратимся прямо к последним усилиям неприятеля, которые доставили ему наконец кровавую победу.

16 июня 1565 года было назначено для общего штурма и день перед тем — мусульманский праздник — был посвящен покою, молитвам и назиданиям, вместе благочестивым и воинственным, муфтиев и имамов. Чувственный рай Мухаммеда и его сладострастные радости были обещаны воинам, которые падут за веру.

Едва солнце осветило театр верховной борьбы, как оттоманский флот явился в гавани Мирза-Мушиет, чтобы соединить свой огонь с огнем осаждающих. 4000 стрелков находились в траншеях контр-эскарпа, под защитой их штурмовая колонна, снабженная лестницами, заняла ров и в величайшем безмолвии выстроилась у подошвы стены. В крепости были приняты все меры для отбития штурма. Рыцари и воины находились в засадах за укреплениями единственной позиции, которую давно уже могли сохранять, т.е. лежа или стоя на коленях. Один только часовой на виду наблюдал за неприятелем. Через каждые три солдата находился рыцарь и между двумя копьеносцами один аркебузир. Кучи камней, копий, гранат, мечей, кругов из смоленой пеньки были расположены в порядке и изобилии, бочки с водой, поставленные близ сражающихся, должны были восстановлять силы их. Даже раненым были назначены опасные поручения: они должны были приносить съестные и воинские припасы и уносить убитых. Доски и трапы с железными остриями были сброшены во рвы на самых слабых пунктах.

Пушечный выстрел и водружение большого мусульманского знамени были сигналом к штурму. После совершенного безмолвия раздался вдруг страшный шум, турки приходят в движение, бросаются на брешь и до небес воссылают крики «Аллах, Аллах!», заглушаемые стуком оружия, мечей и стонами раненых. Первые, идущие на приступ, те страшные воины, одетые в тигровые шкуры, с лицом, расписанным самым странным образом. Все оружие их — меч и щит. Ничто не останавливает их: ни великость опасности, ни страх смерти, ни отчаянная храбрость христиан — и все падают на проломе. Тридцать рейсов или капитанов разбойничьих кораблей поклялись умереть вместе или войти вместе в город. Уже заняли они вершины стен и, овладев углом бастиона, защищаемого полковником Масом, были готовы победить. Гроссмейстер, следивший из замка Св. Ангела за успехами атаки и удачной обороной, увидел и новую опасность: он приказывает обратить на смелых рейсов две пушки большого калибра. Ядра убивают около двадцати смельчаков, остальные в страхе разбегаются. Между тем янычары заняли место первых бойцов — усилия их были так же тщетны. Вооруженные дервиши последовали за ними — но смелость и фанатизм их также не устояли перед твердостью и решимостью христиан. Несколько аркебуз и пушка, тщательно сбереженная для дня приступа, причинили туркам значительные потери. Артиллерия замка Св. Ангела, обстреливавшая рвы, произвела также большие опустошения в рядах неверных[23].

Отбитые на правой стороне, оттоманы бросились на левую, к Мирза-Мушиет. Там они были вне выстрелов замка и в продолжение шести часов производили один из самых упорных и кровавых приступов. Драгут-Реис и Мустафа-Паша дрались здесь лично. Но ни присутствие, ни пример их не могли доставить воинам выигрыша: беспрестанно отражаемые, они потеряли еще два штандарта. В это-то время был убит французский рыцарь де-Медран. Один турецкий предводитель, великолепно одетый, водрузил свое знамя на вершине парапета. Медран напал на него, стеснил, убил его и взял знамя, но прежде чем он успел отойти, несколько выстрелов из траншей повергли его мертвым. Потеря гарнизона состояла в 150 солдатах, опасно раненных, и стольких же убитых, в числе последних считали тридцать рыцарей. Людей, не способных более нести оружие, перенесли в городок и заменили таким же числом свежих воинов, готовых умереть со славой. В форт были доставлены также припасы всякого рода. Возможность сообщений с замком, продолжавшаяся долгое время, немало способствовала продолжительности обороны. Осажденные никогда не терпели недостатка в пище и питье и, по крайней мере, не страдали от этих зол, самых ужасных во время войны. Но наступало время, когда и этот источник должен был иссякнуть.

После описанного усильного и бесполезного штурма турецкие военачальники держали совет. Они решили, что, для успеха, должно прежде всего уничтожить последнюю артиллерию, сохраненную еще христианами. Мустафа-Паша, Драгут-Рейс и Сали-Ага отправились для этого в траншеи, чтобы назначить место для сокрушения той стороны стены, огонь которой был так пагубен при атаке. В это самое время ядро из замка Св. Ангела попало в скалу и осколок камня ударил Драгута в правое ухо. Удар был так силен, что пират тотчас упал без чувств, причем у него изо рта и носа полилась кровь. Мустафа хладнокровно закрыл его плащом, чтобы скрыть от войска это печальное происшествие, и продолжал управлять работами. За парапетом были поставлены четыре пушки. Новый вал защищал их справа от огня из замка, новые работы, еще более усиливавшие позицию турков, скоро позволили им подойти закрыто до самых проломов. В то же время удалось подвинуть прочие батареи и аркебузиров на такие выгодные пункты, что они прервали всякое сообщение форта с замком. С тех пор осажденные, оставленные собственным силам, не могли уже ждать ни помощи, ни спасения, судьбой их было — умереть, ибо всякая защита становилась невозможной. Однако же им не суждено было пасть в ближайшей атаке, и прежде уничтожения им должно было одержать еще одну победу. 21 июня турки сделали новый приступ. Они приняли все возможные предосторожности и все, что могло облегчить путь их, было сделано. Но ни искусство осаждающих, ни неожиданность приступа, ни сила нападения, — ничто не удивляет и не может поколебать гордых рыцарей мальтийских. Везде оттоманы встречают яростное сопротивление, выдержанность и упорство сильнее собственных. Едва появляются они на верху бреши, как на месте разрушенных укреплений восстает живая стена, которая приходит в движение, бросается на них, опрокидывает обратно в ров, осыпает свинцом, железом, огнем и теми страшными смоляными кругами, которые, обхватывая вдруг пять или шесть человек, покрывают огнем платье их, руки, лицо и принуждают устремляться к морю, чтобы в нем погасить пожирающее их пламя. Но по телам отраженных и убитых беспрестанно подходят новые враги, между тем как защитники все те же, не отходя от бреши, умирают от изнеможения и ран. Только сверхчеловеческое мужество могло поддерживать их, чувство долга и надежда на Бога даровала им победу. Жар полудня и сознание неудачи заставили наконец турков упасть духом и прекратить штурм.