Безумные короли. Личная травма и судьба народов - Вивиан Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он стал взрослым, жизнь не улучшилась. Воспитание сделало его социалистом и антиклерикалом. Ему удалось получить диплом об образовании временную работу учителя, а потом он уехал в Швейцарию, вероятно, чтобы избежать призыва на военную службу. Он прожил в Швейцарии два года в бедности, а в швейцарских полицейских отчётах из-за его крайних социалистических взглядов фигурирует как «вспыльчивый и неуправляемый». Хотя он был бабником, как и отец, у него было мало близких друзей. По крайней мере некоторым из них он казался не вполне нормальным.
Начало Первой мировой войны было для него, как и для Гитлера, тропой к спасению. Покончив со своими марксистскими взглядами, он стал ярым патриотом и, как и Гитлер, дослужился до чина ефрейтора, а потом его освободили по состоянию здоровья в июне 1917 г. Война наполнила его национальным рвением и глубоким презрением к правящим политикам Италии. Послевоенное недовольство и неразбериха подтолкнули и его политические амбиции, и взрыв его психопатической агрессивности.
Воспользовавшись положением, когда либерально-демократические силы оказались слабыми и нерешительными, Муссолини захватил власть путём запугивания и политической подтасовки. Двадцать лет он оставался «дуче» (il duce). Невозможно отрицать силы его лидерства, его ума, жизненной энергии и его крупных достижений, но чем дольше он оставался неоспоримым главой государства, чем больше низкопоклонства он требовал и получал, тем слабее владел ситуацией. Психопатические черты его личности становились всё явственнее: в безжалостном истреблении его критиков, в колоссальном эгоцентризме и в его готовности использовать войну как оружие в своей политической и жизненной философии. При тогдашнем течении событий, фашистском обновлении Италии, осуществлении того, что Муссолини считал её имперской судьбой, выражением чего являлась Эфиопская война, а затем союз с Гитлером, который предшествовал вступлению Италии во Вторую мировую войну, могло быть не столь очевидно, что трещины под поверхностью его образа настоящего мужчины расширялись. Однако две особенности его личности определённо играли всё большую роль в его жизни: ухудшение физического здоровья с неблагоприятным воздействием на психическое равновесие и политические оценки и всё растущая пропасть между иконой, которую он себе написал, и исторической реальностью, в пределах которой он вынужден был действовать.
Он пытался не обращать внимания на признаки плохого здоровья. Хотя представляется достаточно невероятным, что он впоследствии заболел сифилисом центральной нервной системы, здоровье его становилось всё хуже и хуже. Ещё в 1925 г. у него была кровавая рвота и он свалился в своём автомобиле, мучаясь от опасной язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Через четыре года его лечили от внутреннего кровотечения и держали на жидкой диете, включая три литра молока в день. Он настолько болел, что, как и Гитлер, стал меньше есть и отказался от алкоголя и табака. Когда он в 1942 г. поехал в Северную Африку, у него были серьёзные внутренние боли; доктора объясняли их глистами и амёбной дизентерией, но скорее всего это была язва. В самый критический период войны, в январе 1943 г., он жил на болеутоляющих и жидкостях.
Ослабление его владения ситуацией было более серьёзным, свидетельствуя о возможном начале психического расстройства. Когда разразилась Вторая мировая война, он казался удивительно нерешительным, тогда как его страна была роковым образом неподготовлена. Он пытался начисто отрицать все свои недостатки на встрече с Гитлером, которому не понравились итальянские военные действия в Фельтре в июле 1943 г.; но он выглядел очень жалко, и во время встречи двух диктаторов на Рим падали бомбы союзников. Когда король Виктор-Эммануил, которому рассказали о его угасающих способностях, попросил его подать в отставку, он не возражал.
После того, как ему на смену пришёл маршал Бадольо, Муссолини был заключён на острове Понца, а потом Ла Мадделена, где он, по всей видимости, проводил много времени за чтением о жизни Христа и находил любопытную аналогию между предательством Искариота и тем, как обошлись с ним. Из этого положения его спас молниеносный набег немцев, которые сделали его главой марионеточного правительства под защитой Германии. Но его способности к руководству исчезли вместе с крушением прошлых надежд и с ослаблением его связи с действительностью. Пока его здоровье временно улучшилось, он проводил много времени на курорте Гарньяно на озере Гарда, совершенствуя свой немецкий, переводя «Кольцо» Вагнера на итальянский и делая заметки о «Государстве» Платона. Он был бесконечно удручён перспективой победы союзников, но ничего не мог сделать, чтобы её предотвратить. «Я бросил миру вызов, но он оказался для меня чересчур сильным. Я презирал других людей, и теперь они отыгрываются». В последней отчаянной попытке он присоединился к группе немцев, которые пытались пробраться в Австрию, но его перехватили итальянские партизаны у озера Комо и тут же казнили вместе с его любовницей Кларой Петаччи.
Он не был сумасшедшим в клиническом смысле, но в своём отношении к жизни представляется психопатом, всё больше и больше охватываемым синдромом, который всё ближе подводил его к грани психического отклонения.
Существует поразительное сходство между его жизненным путём и путём германского диктатора Гитлера. У них обоих было бедное детство и унизительное отрочество. Оба они нашли цель и философию в военном опыте, и на газоне экономической разрухи и политической пустоты взрастили дерево нового политического порядка для своих народов. Оба не отличались крепким здоровьем и их поведение неуклонно становилось всё ненормальнее.
Британский историк А. Дж. П. Тейлор заметил о Гитлере, что «все его действия были разумными», а Невилл Чемберлен воскликнул после встречи с ним 7 сентября 1938 г., что Гитлер «не проявил признаков безумия, но был чрезвычайно возбуждён». На других, однако, Гитлер производил совсем другое впечатление. Ещё в 1930 г. сэр Роберт Ванситтарт отозвался о нём как о «полусумасшедшем и опасном демагоге». Через восемь лет британский посол сэр Невилл Хендерсон назвал его «мистиком, психопатом или безумцем; может — одно, может — два, а может — все три». Летом 1942 г. Альберт Шпеер признавался, что Гитлер «часто производил впечатление психически ненормального».
Ясно, как и с Муссолини, а на самом деле ещё очевиднее, чем в случае с Муссолини, что обстановка его детства и начало жизни могут помочь объяснить развитие того, что можно назвать психическим расстройством. Его отец Алоиз — старший таможенный инспектор, был приверженцем строгой дисциплины и заядлым курильщиком, что может объяснить, почему Гитлер всю жизнь не выносил табака, — никогда не был близок со своим сыном. Алоиз был бабником, а в 1885 г. женился на Кларе Польцль, девушке на двадцать три года моложе его; Гитлер родился через четыре года, в апреле 1889 г. Жизнь Клары была несчастливой, муж её не любил, она находила утешение в католической религии, светлым пятном была только преданная любовь её сына. Её смерть от рака груди в 1907 г., через четыре года после кончины мужа, была страшным ударом для молодого Адольфа.
Гитлер остался совсем один, и кроме романтической любви к племяннице, которая вскоре покончила с собой, и потом его связи с Евой Браун, у Гитлера так и не было близких подруг.
В детстве он был замкнутым, и во многих отношениях таким и остался, без настоящих близких друзей, компенсируя это подсознательными образами в своём воображении. Службы, на которые он ходил в церковь со своей матерью, где был певчим, производили на него неизгладимое впечатление, не столько содержанием, сколько магией и церемониалом мессы; «Я бывало, упивался великолепием службы», — признавался он впоследствии. Возможно, здесь зародилась та любовь к пышности и ритуалу, которая придавала нюрнбергским митингам религиозную, пусть и языческую, символику. В школе его считали зазнайкой, который всегда возражал. Есть по крайней мере основания думать, что это желание отомстить за неприятности в детстве частично привело к тому, что он сыграл столь роковую роль в мире, который так сурово обошёлся с ним в начале жизни.
Во многих отношениях он всю жизнь оставался незрелым и даже инфантильным. Он лучше понимал детей (и животных), чем взрослых, которых иногда стеснялся. Он любил то, что любят дети: конфеты и шоколад — в свой чай он клал семь ложек сахара, — цирк и кино, где «Белоснежка и семь гномов» и «Кинг Конг» были самыми любимыми и ему не надоедали. Он любил читать об американских ковбоях и индейцах, особенно приключенческие рассказы Карла Мая, немца, который писал об американском Диком Западе, где никогда не бывал. Он до конца жизни не растерял и других привычек, приобретённых в детстве. Фантазии детства перекочевали во взрослую жизнь.