Уарда - Георг Эберс

А гостем Уарды был не кто иной, как царевич Рамери. В белой одежде казначейского писца он рано утром переправился через Нил, чтобы разузнать о Пентауре и… украсить волосы Уарды чудесной розой.

Последнее было, пожалуй, для него важнее, уже хотя бы потому, что к первому делу следовало приступить позже. Он даже попытался оправдать такой порядок перед самим собой весьма убедительными причинами. Во-первых, роза, заботливо спрятанная в складках его одежды, могла завянуть, если бы он стал ждать своих товарищей возле Дома Сети; кроме того, после разговора с ними ему, быть может, пришлось бы спешно возвращаться в Фивы, и, наконец, он не был уверен в том, что Бент-Анат не пошлет за ним своего царедворца, а поэтому всякое промедление грозило разрушить все его планы.

Сердце юноши сильно билось не только из-за близости девушки, но также от сознания того, что он совершает тяжкий проступок.

Место, куда он собирался ступить, считалось нечистым. Кроме того, он сказал Уарде неправду, а это была его первая в жизни ложь. Он выдал себя за писца из свиты Бент-Анат, и поскольку, солгав один раз, человек неизбежно должен продолжать лгать, то на вопросы о том, из какой он семьи, Рамери наплел ей множество всяких басен о своих родителях и о своей жизни.

Неужели здесь, в этом нечистом месте, зло имело над ним больше власти, чем в Доме Сети или во дворце? Да, пожалуй, это так, потому что всякое волнение в природе или в душе человека – это частица Сетха, а в его груди все так и кипело!

Но разве это возможно! Ведь он хотел Уарде только добра! Она так прекрасна и мила – ну, точно дитя богов; несомненно, эта белокожая девочка откуда-то похищена и никак не может быть плотью от плоти этих нечистых.

Когда Рамери вошел во двор, Уарды нигде не было видно, но вскоре из раскрытой двери хижины послышался ее голос. Но вот и она сама вышла во двор, услыхав лай собаки.

Увидев Рамери, она испугалась.

– Ты опять здесь, – сказала она с упреком. – Я же тебя предупреждала, что моя бабка – жена парасхита.

– Но я ведь не к ней пришел, а к тебе, к тебе одной, – возразил Рамери. – А ты не имеешь к ним никакого отношения. Я хорошо поразмыслил обо всем! В пустыне розы не растут!

– И все же я дочь своего отца и внучка моего несчастного, убитого деда, – решительно заявила Уарда. – Я не сомневаюсь, что родилась в этой семье, а для кого она слишком дурна, тот пусть держится от меня подальше.

С этими словами она повернулась и хотела было войти в хижину, но Рамери схватил ее за руку и сказал:

– До чего же ты зла! Ведь я хотел тебя спасти, я пришел к тебе до того, как подумал, что ты… ты слишком не похожа на людей, которых называешь своими близкими. Не пойми меня превратно: мне страшно даже подумать, что ты, такая прекрасная и белая, как лилия, должна нести на себе страшное проклятие, нависшее над этим домом. Ты привлекаешь всех, даже мою повелительницу Бент-Анат, и мне казалось просто немыслимым, что…

– Что я принадлежу к нечистым; ну же, договаривай до конца, – слабым голосом произнесла Уарда, печально опустив глаза. Затем, вскинув голову, она с живостью продолжала: – Но это проклятие несправедливо, говорю тебе, потому что не было на свете человека лучше моего несчастного деда! И слезы потекли по ее щекам.

– Я верю тебе, – с жаром сказал Рамери. – До чего же, должно быть, трудно оставаться добрым и хорошим, когда люди вокруг презирают тебя и осыпают бранью! Взять хоть меня самого – попреками меня ничего не заставишь сделать, но стоит только похвалить, и я способен на самый добрый поступок. Правда, люди должны с уважением встречать моих близких и меня самого…

– А нас они встречают с презрением, – прервала Уарда Рамери, который чуть было не проговорился. – Погоди, я хочу сказать тебе вот что: если сам ты знаешь, что ты справедлив и добр, то не все ли равно, презирают ли или уважают тебя другие? Да, у нас больше права гордиться, чем у вас, потому что вы, знатные люди, часто вынуждены признавать, что вы гораздо хуже, чем вас считают; мы же знаем, что мы лучше, чем многие думают.

– Вот именно такой я тебя и представлял! – воскликнул Рамери. – Знай же, на свете есть по крайней мере один человек, который признает твои достоинства, – это я! Разве стал бы я иначе думать о тебе днем и ночью?

– Я тоже думала о тебе, – тихо промолвила Уарда. – Думала только что, когда сидела возле больной бабки. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, как хорошо было бы иметь такого брата, как ты. Знаешь, что я сделала бы, если бы ты был моим братом?

– Что же?

– Я купила бы тебе колесницу и коней и послала бы тебя на войну вместе с колесничими фараона.

– Неужто ты так богата?

– О, да! – отвечала Уарда. – Правда, разбогатела я меньше часа назад. Ты умеешь читать?

– Конечно!

– Подумай только, когда я лежала больная, из Дома Сети ко мне прислали врача. Это был очень искусный врач, но ужасно странный… Он часто смотрел на меня такими глазами, словно он пьян, а когда начинал говорить, то сильно заикался.

– И звали его Небсехт?

– Да, да! Небсехт. У него были какие-то непонятные дела с моим дедом. . А в ту ночь, когда толпа бросилась сюда, а Пентаур и ты пришли к нам на помощь, он тоже за нас вступился. С тех пор я больше его не видела. Вскоре мне стало гораздо лучше. Но вот сегодня, часа два назад, вдруг залаяла собака, потом какой-то пожилой человек подошел ко мне и сказал, что он брат Небсехта и у него лежит для меня очень много денег. Он дал мне кольцо, сказав, что выплатит деньги тому, кто принесет его от моего имени. А потом он прочел мне вот это письмо.

Рамери взял у нее из рук письмо и начал читать:

«От Небсехта – прекрасной Уарде.

Небсехт приветствует Уарду и сообщает ей, что он должен ее деду-Осирису, тело которого колхиты бальзамируют сейчас так же, как тело вельможи, тысячу золотых колец. Эти кольца он велел брату своему Тета выдать ей в любую минуту. Пусть Уарда доверится Тета, ибо он человек честный, и пусть обращается к нему за деньгами при всякой надобности. Было бы всего лучше, если бы она предоставила Тета распорядиться этими деньгами и купить ей дом и участок земли. Тогда она сможет вместе с бабкой переселиться в этот дом и жить в нем, не ведая забот. В течение одного года она не должна выходить замуж. Небсехт очень любит Уарду. Если по истечении тринадцати месяцев он не явится к ней, то пусть она выберет себе в мужья кого ей угодно, но прежде она должна показать толмачу фараона ту драгоценность, что досталась ей от матери».

– Удивительно! – воскликнул Рамери. – Кто бы мог ожидать такого великодушия от этого врача, который всегда так неряшливо одет? И о какой драгоценности он пишет?

Уарда расстегнула на груди платье, и на солнце что-то ярко сверкнуло.

– Это же бриллианты! Какая красота! – вырвалось у юноши. – А тут, посередине, в полуовале из оникса, какие-то четкие письмена. Я не могу прочесть их, надо будет показать толмачу! И эту вещь носила твоя мать?

– Отец нашел ее на ней, когда она умерла, – отвечала Уарда. – Она попала в Египет как пленница, и у нее была такая же белая кожа, как и у меня, но она была немая и не могла сказать, где ее родина.

– Она принадлежала к какому-то высокому роду; а ведь происхождение определяется по линии матери! – живо воскликнул Рамери. – Ты – царевна, Уарда! О, как меня это радует, и как я люблю тебя!

Девушка улыбнулась:

– Теперь-то тебе уже нечего бояться прикоснуться к нечистой.

– Жестокая! – упрекнул ее Рамери. – Хочешь, я скажу тебе, на что я решился еще вчера, о чем думал всю ночь и ради чего, собственно, пришел сюда?

– Ну, говори.

Рамери вынул из складок своей одежды прекрасную белую розу.

– Все это, конечно, ребячество, но я мечтал своими руками воткнуть эту розу в твои сияющие на солнце волосы. Можно?

– Какая чудесная роза! Такого красивого цветка я еще никогда не видела.

– Так ведь она предназначена для моей гордой царевны! Ну, пожалуйста, позволь мне украсить тебя этой розой. Твои волосы подобны шелку из Тира или лебяжьему пуху, они блестят и переливаются, словно лучи золотистых звезд. Вот так будет хорошо. Нет, нет – не трогай ее! Если бы тебя увидали сейчас все семь Хатор, они позавидовали бы тебе, потому что ты лучше их всех вместе взятых.

– Как же ты льстишь мне! – стыдливо промолвила Уарда и, вся вспыхнув, взглянула на юношу сверкающими от счастья глазами,

– Ах, Уарда! – воскликнул Рамери, прижимая руку к груди. – У меня ведь есть еще одно желание. Ты только пощупай, как оно бьется и трепещет в моей груди! Мне кажется, оно не угомонится до тех пор, пока ты… да, Уарда… пока ты не позволишь мне поцеловать тебя, только один лишь единственный раз!

Тут девочка отступила на шаг назад и строго сказала:

– Нет! Теперь-то я вижу, чего ты добиваешься. Старая Хект знает людей, и она предостерегала меня.

– А кто эта Хект? И что она может знать обо мне?

– Она говорила, что настанет такое время, когда ко мне приблизится мужчина. Его глаза будут искать моих глаз, и если я отвечу на его взгляд, то он захочет коснуться моих губ. Но я не должна позволять этого, потому что, если его поцелуй доставит мне радость, тогда этот человек завладеет моей душой и заберет у меня ее всю без остатка, и придется мне тогда блуждать по свету без души, подобно тем мятежным духам, которых изрыгают пучины, гонит ветер, выбрасывает море и не принимает небо. Ступай прочь от меня, потому что я не хочу отказывать тебе в поцелуе, но не хочу также вечно скитаться без души!