Пир для Воронов (пер. Цитадель Детей Света) - Джордж Мартин

Путешествие будет долгим и опасным, никто этого не отрицал, но другие в его конце, по крайней мере, обретут счастье. Это единственное, что утешало Сэма. — «Я делаю это ради них», — утешал он себя. — «Ради Ночного Дозора, и ради счастливого завершения». — Но чем дольше он смотрел на море, тем глубже и холоднее оно казалось.

Но даже не вид моря был худшим из всего, понял Сэм, забравшись в каюту на корме, которую делили остальные пассажиры. Он пытался отвлечься от колыхающегося желудка, поболтав с Джилли, пока она ухаживала за сыном:

— Этот корабль доставит нас далеко на Браавос. — Сказал он. — Там мы найдем другой корабль, который доставит нас в Старомест. Я читал про Браавос, когда был маленьким. Весь город построен в лагуне на сотне маленьких островков. Там у них есть титан — каменный человек сотню футов высотой. Вместо лошадей у них лодки, а лицедеи у них играют заранее написанные истории, а не как у нас — сплошь обычное глупое кривляние. Пища у них очень хорошая, особенно рыба. У них водятся все виды моллюсков, угрей и устриц. И всегда все свежее, прямо из моря. Может, у нас будет несколько дней, пока мы не найдем нужный корабль. Если так, мы сможем пойти посмотреть представление лицедеев и попробуем каких-нибудь устриц.

Он думал, что это ее развлечет. Он не мог ошибиться сильнее. Джилли уставилась на него сквозь немытые пряди волос невидящими, унылыми глазами.

— Как пожелаете, милорд.

— А что хочешь ты? — Спросил он.

— Ничего. — Она отвернулась и переложила сына от одной груди к другой.

От движения корабля съеденные Сэмом яйца, бекон и жареный хлеб перемешались. В один миг он понял, что не может больше оставаться в каюте. Он вскочил на ноги, взлетел по трапу и опорожнил свой завтрак в море. Тошнота подступила к Сэму так сильно, что он, не разбирая с какой стороны дует ветер, бросился к неправильному борту и, перегнувшись через леер, освободил свой желудок себе на грудь. И все равно, он почувствовал себя намного лучше… правда, не на долго.

Черная Птица была самой большой галерой Дозора. Штормовая корона и Коготь были быстрее, объяснил мейстеру Эйемону — Коттер Пайк в Восточном Дозоре, но они все были боевыми кораблями — узкими, быстрыми хищными птицами, у которых гребцы сидели на открытой палубе. Черная Птица была лучшим выбором для неспокойных вод узкого моря за Скагосом. — Там часто бывают штормы. — Предупредил Пайк. — Зимние штормы хуже, но осенние — чаще.

Первые десять дней, пока Черная Птица пересекала Тюлений залив, никогда не удаляясь за пределы видимости берега, было еще ничего. Когда дул ветер становилось холодно, но в соленом воздухе было нечто бодрящее. Сэм почти не мог есть, и когда ему удавалось что-то через силу запихнуть внутрь, оно не желало оставаться там надолго, но в остальном все было не так уж плохо. Он как мог пытался поддержать бодрость духа Джилли и быть с ней насколько возможно приветливым, но это давалось с трудом. Она не выходила на палубу, не важно, что он ей рассказывал, и, кажется, предпочитала сидеть с сыном в темноте. Мальчику же корабль тоже нравился не больше, чем матери. Если он не плакал, то срыгивал материнское молоко. У него постоянно болел живот, отчего он все время страдал от поноса, который пропитал все меха, в которые заворачивала его Джил, чтобы сохранить его в тепле. Из-за этого в каюте стояло постоянное зловоние. Не имело значение, сколько благовонных свечей зажигал Сэм, запах детских испражнений никуда не пропадал.

На свежем воздухе было куда лучше, особенно когда Дареон начинал петь. Певец познакомился со всеми матросами Черной Птицы, и пел для гребцов за работой. Он знал все их любимые песни. И печальные, вроде «Дня, когда повесили Черного Робина», «Плач Русалки», и «Осень моей жизни», и героические, вроде «Железных копий», «Семь мечей для семи сыновей», и похабные, как «Ужин миледи», «Ее нежный цветочек», и «Мегги была веселой девицей, веселой девицей Мегги была». Когда он запел про «Медведя и прекрасную деву», к нему присоединились все гребцы, и Черная Птица, казалось, полетела над волнами. Пусть Дареон был неважным фехтовальщиком, о чем Сэм знал по совместным тренировкам у Аллистера Торне, зато у него был прекрасный голос. — Гром, покрытый медом. — Назвал его однажды мейстер Эйемон. Он играл на деревянной арфе и на скрипке, и даже писал собственные стихи… хотя Сэму они не показались хорошими. И все же, было здорово сидеть и слушать, хотя сундук был такой твердый и колючий, что Сэм был почти рад, что у него такой пухлый зад. — «Куда бы ни отправился толстяк, он всегда носит свою подушку с собой», — подумал он.

Мейстер Эйемон тоже предпочитал проводить время на палубе, обернувшись меховой шкурой и уставившись в морскую даль.

— На что он смотрит? — Однажды удивился Дареон. — Для него наверху одинаково темно, как и внизу в каюте.

Старик его услышал. Хотя глаза Эйемона были слепы и ничего не видели, с ушами у него было все в порядке.

— Я слеп не от рождения. — Напомнил он. — Когда я в последний раз плыл этим путем, я видел каждый камень, дерево и горную вершину, видел серых чаек, взлетающих при нашем приближении. Мне было тридцать пять и я был мейстером уже шестнадцать лет. Эгг хотел, чтобы я помог ему править, но я знал — мое место здесь. Он отправил меня на север на борту Золотого Дракона, и настоял, чтобы его друг сир Дункан доставил меня в целости и сохранности в Восточный Дозор. Ни один рекрут не прибывал на Стену с такой помпой с тех пор, как Нимерия отправила в Дозор шесть королей в золотых оковах. Егг тоже опустошил темницы, чтобы я не должен был приносить свои обеты в одиночестве. Он назвал их моей почетной стражей. Один из них был не кто иной как Бринден Риверс. Позднее его выбрали лордом командующим.

— Кровавый ворон? — переспросил Дареон. — Я знаю о нем песню. Она называется «Тысяча и один глаз». Но я думал, он жил сто лет назад.

— Как и все мы. Когда-то я был молод как и ты. — Это, видимо, навеяло на него грусть. Он закашлялся, закрыл глаза, и заснул, покачиваясь в своих мехах с каждой волной, налетавшей на корабль.

Они плыли под серым небом на восток, на юг и снова на восток, огибая Тюлений Залив. Капитан — седой брат с животом похожим на бочку эля, носивший черное такое замызганное и выцветшее, что команда прозвала его Старыми Солеными Лохмотьями. Он редко открывал рот. Для этого у него был старший помощник, разражавшийся в соленый воздух сотней проклятий, если стихал ветер или табанили гребцы.

Они ели жидкую овсянку на завтрак, крутую овсяную кашу на ужин, заедая ее солониной, соленой треской или бараниной, и запивали все элем. Дареон пел песни, Сэма тошнило, Джилли плакала и нянчила ребенка, мейстер Эйемон спал и дрожал, а ветры становились холоднее и пронзительнее с каждым прошедшим днем.