Екатеринбург - Владивосток (1917-1922) - Владимир Аничков

Несмотря на эти неудобства в сообщении, мы всё же решили покинуть дачу и перебраться в город.

К сожалению, в квартире кухня была общая, что приводило к столкновениям между хозяйками. Дабы устранить это неудобство, было решено, что хозяйки, поочередно меняясь каждую неделю, будут готовить на обе семьи.

Наступала зима. Наташа получила ещё один урок в семье у богатого корейца и получала шесть тысяч в месяц, что возвращало ей расходы по проезду в гимназию.

При наступлении морозов наше жилище оказалось настолько холодным, что почти всё время приходилось лежать втроём на кровати, согреваясь моей дохой. Весь угол комнаты заиндевел.

Это время, проводимое на Первой Речке, было самым тяжёлым и неприятным в моих беженских воспоминаниях.

Эти неприятности заключались не только в холоде, но и в мелочных ссорах с семьей Десево.

Каждое воскресенье мы рассчитывались за произведённые расходы и приходилось выслушивать упрёки в дороговизне стола. Когда же хозяйничали Десево, было голодно. И порции были малы, и за завтраком подавались одни макароны, и нам приходилось прикупать закуски.

После одного неприятного инцидента с семьёй Десево мне пришлось снова искать жильё. В поисках квартиры я обратился к полковнику Степанову, герою Казани, как он любил себя величать (под его командованием была взята Казань, где оказался золотой запас).

Его теплушка была прицеплена к эшелону артиллерийского училища, и мы познакомились с ним ещё в пути. Он имел связи и обещал посодействовать в поиске квартиры, но тут же предложил купить у него только что убитого на охоте оленя за пять тысяч рублей.

Я взял эту дичину, смотря на покупку как на некоторую компенсацию труда по подысканию квартиры. Но мои надежды оказались напрасными. Степанов покинул Владивосток. Против него подняли дело о браконьерстве. Он, забравшись в олений питомник, принадлежавший земству и находившийся на одном из островов, перестрелял чуть ли не с десяток этих животных.

Мы целый месяц питались этим превосходным мясом. Впрочем, наши дамы почему-то брезговали олениной, и эту тушу я уничтожил с приезжавшими юнкерами.

Юнкера обычно приезжали в субботу и оставались до воскресного вечера. Вваливаясь в нашу квартиру, они тотчас забирали простыни и мыло и отправлялись в баню — вымывать вшей, покрывавших их тела сплошными гнёздами. Вымывшись, они с огромным аппетитом приступали к ужину.

С приездом молодёжи в нашем доме поднималось настроение, становилось уютно и радостно.

По их словам, у них не только бани, но и достаточно белья не было. В казармах — холод, ибо в окна до сих пор не были вставлены разбитые стёкла.

Деньги таяли каждый день. Цены на продукты были невероятные, но, переводя на иены, жизнь обходилась недорого, — не более полутора иен в день.

Вопрос о заработке волновал меня всё более. Наконец я решился обратиться в редакцию одной из газет с предложением своих услуг по финансово-экономическим вопросам. Обещали подумать, но я чувствовал, что ничего из этого не выйдет. Сделал визиты Исаковичу и Степанову, управляющим местными банками, но никаких надежд на получение места не было.

Толкнулся к маслоделам, но и здесь, кроме обещания подумать, ничего не нашлось.

Приблизительно в первых числах ноября газеты сообщили об эвакуации Омска. Правительство Колчака перебралось в Иркутск. С падением Омска во Владивостоке заметно поднялось враждебное настроение низов. Оно ярко выражалось в грубом отношении рабочего люда к беженцам.

Приезжая в город с девятнадцатой версты, я обратил внимание на стоящий на запасном пути поезд. Мне сказали, что это штаб-квартира чешского генерала Гайды, с которым я раза два виделся по делам в Екатеринбурге. Подумал было зайти к нему. Но сухой приём, оказанный мне когда-то в Екатеринбурге английским консулом, охотно посещавшим наш дом, а здесь даже не ответившим на визит, подсказывал бесполезность свидания и с Гайдой. Адъютантом его оказался знакомый моих детей, прапорщик Трутнев, сын екатеринбургского мукомола Николая Ивановича Трутнева, однажды побывавший у нас.

Неприятное сожительство с Десево частенько заставляло меня ходить в город в поисках новой квартиры. Прогулку эту я обычно совершал пешком. Иногда, когда в город собиралась за покупками жена, мы делали ходки в один конец пешком, а обратно, уже с покупками, на извозчике.

В одну из суббот стояла очень скверная погода, моросил дождик со снегом. Возвращаясь домой на извозчике, мы делились впечатлениями. Нас встревожили слухи о предстоящем выступлении Гайды, который совместно с Якушевым и Моравским, о коих я почти ничего не знал, будет поддержан американцами с крейсера «Бруклин», стоявшего в заливе.

Светланка, обычно переполненная публикой, на этот раз казалась зловеще пустой…

Было это 17 или 18 ноября 1919 года.

Вечером приехал Толюша с Шаравьевым, и почти одновременно с их приездом послышались винтовочные выстрелы, а затем и пулемётная дробь. Стреляли где-то за вокзалом. Раздавались и пушечные выстрелы. Тёмное небо рассеклось прожекторами с кораблей. Несмотря на большое расстояние, тихонько дребезжали стекла. На душе было пасмурно, и даже присутствие юнкеров не радовало, а вносило в душу тревогу.

Я не спал почти всю ночь, и только под утро, когда стрельба прекратилась, мне удалось заснуть.

Как потом оказалось, что в противовес слабой поддержке американцами генерала Гайды японцы оказали мощную помощь гардемаринам — единственным защитникам Розанова. Прожекторами военных судов они осветили вокзал, около которого собирались повстанцы. Гарды же находились в полной тьме и, будучи неуязвимыми, стреляли… Весьма возможно, что и японские войска, пользуясь тьмой, тоже принимали участие в перестрелке.

Под утро Гайда поднял белый флаг и сдался на милость Розанова. Рассказывали, что он, будучи привезён в штаб, плакал и молил о пощаде. За него заступились чешские войска. Это было причиной того, почему этого авантюриста, вместо того чтобы повесить, Розанов выпустил на свободу, взяв с него письменное клятвенное обещание, что с первым же пароходом тот навсегда покинет Россию.

Все мы были в восторге от победы Розанова. Нарыв прорвался, думалось мне, теперь настанет успокоение.

Вечером юнкера выехали в Раздольное, а дня через три поздней ночью мы были разбужены стуком в окно. Это был Толюша, приехавший со станции Океанская. Он рассказал нам следующую интересную историю.

Их поезд с отпускными юнкерами был остановлен на станции Океанская, и в вагон вошёл офицер, прося у юнкеров защиты от взбунтовавшихся частей морской пехоты. По словам офицера, весь командный состав с семьями был заперт в офицерском флигеле и солдаты угрожали им поджогом.