Современный чехословацкий детектив - Войтек Стеклач

— Послушайте, молодые люди, не хотите ли мороженого?

Мальчишки и девчонки удивленно на него воззрились, обменялись взглядами, точно назойливость незнакомца их возмущала. Неужто он думает: если он взрослый, то может позволить себе что угодно? Но тут же снова расхохотались.

— Я предлагаю серьезно, — продолжал Якуб Калас, — я правда хочу угостить вас мороженым.

Смех неожиданно прекратился. То, что за этим последовало, посторонний наблюдатель назвал бы колебаниями. Дружеский жест постороннего человека поразил расходившуюся, разбушевавшуюся молодежь. Ребят словно бы придавила неожиданно обрушившаяся стена недоверия, которое до сих пор кто-то в них воспитывал. И они не знали, что ответить.

— Откуда вы взяли, что мы хотим мороженого? — спросила высокая симпатичная девушка.

— Ниоткуда, — улыбнулся Калас. — Просто мне вдруг пришло в голову, не могу ли я вас пригласить на мороженое?

— А этот дяденька часом не того? — съязвил молодой человек с намечающимися усиками.

— Думай обо мне как хочешь, — ответил ему старшина, — мое приглашение остается в силе.

— Вот потеха, ребята, дядя приглашает нас на мороженое, — протянула еще одна девчонка.

— Мне некогда! — резко бросила первая, высокая и симпатичная.

— Уйдет наш автобус, — как бы объяснила Каласу вторая.

— Неважно, — Якуб Калас купался в собственном радушии. — Поедете следующим.

— А когда мы будем учить уроки, дедушка?

— Съедим мороженое, а потом я закажу для вас такси! — Изобретательность Каласа не знала границ.

— Денежный мешок, — сердито буркнула симпатичная девушка, и никто не понял, принимать ли это замечание как вопрос или как констатацию факта.

— В такси нам всем не поместиться, — рассудительно заявил усатик.

— Ничего, возьмем две машины.

— Ясно, денежный мешок! — недоверие высокой симпатичной девушки возросло.

— Значит, вы согласны, — сказал Якуб Калас.

— А кто поручится, что вы и правда закажете такси? — спросила еще одна девушка.

— Пожалуйста, вот вам крона, закажите машины по телефону сами. Пускай через полчаса остановятся перед кондитерской.

За столом, уставленным большими порциями мороженого, сразу возникло хорошее настроение.

— Вы приглашаете каждого встречного? — спросил усатый юноша.

— Я еще никого не приглашал, — сознался Калас.

Воцарилась тишина. «Эти молокососы надо мной насмехаются, — подумал Якуб Калас. — Неблагодарные сукины дети!» Но в его мыслях не было ни капли злости.

— Я и вас не собирался приглашать. Еще и сердился, когда вы так весело трепались на остановке. А потом подумал о мороженом, хотя самому мне сладкого есть нельзя.

— Значит, вы благодетель со скуки? — заключила высокая девушка.

Старшину ее слова развеселили:

— Просто тоскливо одному, тем более — сегодня я завершил одно дело.

С опозданием до него дошло, что обмолвился, затронув тему, которой не хотел касаться, и тут третья девушка спросила:

— Вы работаете в милиции?

Наивный вопрос. А затем еще наивнее:

— Тайный агент?

Смех.

— Когда-то я и правда работал в милиции, — отвечал Якуб Калас. — Теперь я пенсионер.

— Не уйти ли нам, — неожиданно предложил усатый. — Чего доброго «дядя» начнет нас допрашивать…

— Не волнуйся, парень, — остановил его Калас, — я хочу только посидеть с вами. Но раз уж ты заговорил о допросе, я бы с удовольствием спросил хотя бы тебя, что ты думаешь о наркотиках?

— О наркотиках? — Усатик удивленно помолчал, остальные захихикали. — Вы про «химию» или…

— Вообще…

— Мне этим заниматься некогда, — провозгласил усатый, и смех в кондитерской усилился. — У меня все время Уходит на физику.

— Ну а если бы какой-нибудь твой товарищ предложил тебе… попробовать наркотиков?

— Пробовать нужно все, — неуверенно ответил усатый юноша.

— Даже если знаешь, что это вредно?

Усатый серьезно посмотрел на Каласа. Потом достал кошелек, извлек из него пятикроновую монету и швырнул ее на стол:

— Знаете что? Меня такими разговорчиками не купите! Моим воспитанием занимаются родители и учителя. И еще Союз молодежи. А это мороженое можете спустить в унитаз!

Он резко встал из-за стола и направился к выходу. Якуб Калас, пораженный, смотрел ему вслед. Что случилось, молокососик!? Или в тебе пробудилась личность? Пока он обмозговывал, что к чему, и остальные собрались уходить. Калас их не удерживал. Идите, идите, голубчики, лети, стайка, за своим воркуном-предводителем, настанет время — и кто-нибудь клюнет его в зоб. так что он вмиг слиняет и станет кротким.

— Автобус! — пискнула одна из девчонок.

Они вывалились из кондитерской и с громким хохотом помчались к автобусной остановке. «Рады, что избавились от меня, голубчики», — подумал Якуб Калас. Он расплатился и вышел на улицу. Жест усатого юноши, выражавший возмущение, ему понравился. Парень, который еще не знает, чего хочет, но уже достаточно горд и умеет оценить обстановку.

Якуб Калас остановился у края тротуара, у выщербленной серой асфальтовой мостовой. И наблюдал, как приближается автобус. Гимназисты смеялись, глядя на него из-за пыльных окон, выставляя напоказ белые зубы. Калас непроизвольно тоже им улыбнулся. Еще и руку поднял и помахал на прощанье.

26. Ну что, Калас, ты доволен?

(Размышления героя обо всем случившемся)

С гимназистами вышло глупо. Нечего было приставать к ним с разговорами. Не надо было допускать, чтобы писатель именно так кончил повествование обо мне. Они смеялись надо мной как над дурачком, а я еще делал вид. будто они мне симпатичны. Не поверили. Они мне, а я им. Нынче не в моде вступать в такие разговоры. Дружеская беседа, по которой я соскучился, — в наше время излишняя роскошь. Нынче каждый — сам себе голова, сам важная птица, каждый задирает нос, нынче люди хвастают друг перед другом даже комплексом неполноценности. Естественность, безыскусность кажутся болезнью. Зачем человеку естественность, когда это никому не интересно? Странный мир. Уже и этим детишкам некогда, и их уже одолевает спешка. И недоверие. Даже поговорить с человеком не хотят! Ведь, по их мнению, каждый разговор должен преследовать какую-то цель. Они вынесли это убеждение из семьи, из школы, с улицы. И вдруг какой-то незнакомый человек ни с того ни с сего приглашает подростков в кондитерскую! Да они же надо мной потешались! Правда, они наверняка меня запомнят, а это тоже немало. Запомнят старшину на пенсии Якуба Каласа. И будут обо мне размышлять. А может быть, и говорить. Но об этом автор уже не напишет. Да и зачем? Только потому, что об этом эпизоде размышляю я? Свое дело ты закончил, Якуб Калас, остальное касается уже только тебя лично.

В ту кондитерскую я должен был зайти. Мне не хватало доказательства, что на свете существуют не одни только ублюдки, хулиганы да мерзавцы, что живут еще и разумные люди. Люди, которых нельзя сбрасывать со счетов. И Алиса Селецкая достаточно разумна, только на особый манер, ее взглядов я не разделяю. По-своему она права, но мне нужно было посидеть с гимназистами, чтобы убедиться в абсолютной неприемлемости для меня ее правоты. Так-то. Жаль, что в книжке об этом ни слова не сказано. Сам-то автор знал, но не написал. Хотя мог, ведь он писал книжку обо мне. Роман с завлекательным названием «Жертва насилия». В конце концов он поддался на уговоры и хотя бы изменил название. Я рад. Люди могли бы подумать, будто я играл в детектива. «Избранное общество!» Это и мне нравится. Такое название наводит на размышления. Всегда ли избранные, лучшие — те, кто считает себя таковым? Как раз наоборот! Взять хотя бы гимназистов из кондитерской. Я их тоже заинтересовал, не только автора книжки. А для Алисы Селецкой я обыкновенный милиционер, что никогда в жизни не дотянется до ее уровня. Об Игоpe Лакатоше и говорить нечего. Этот сопляк всегда смотрел на меня точно с небоскреба на букашку. Подонок, которого ценят в избранном обществе! Избранное общество, которому доставляло удовольствие общение с подонком. Подумать только! Что он знает об избранном обществе, о лучших людях? А что о них знаю я? Права была Алиса Селецкая: людей нельзя делить, основываясь лишь на том, как расценивает их действия правосудие. Если бы мы не раскрыли Лакатоша с его теплой компанией, никто бы не сказал, что их поведение противозаконно, а ведь немало людей знало, какие у него устраиваются вечеринки. Алиса Селецкая! О нашем с ней последнем разговоре автор мог бы написать и побольше, передать все, что она сказала, а не ограничиться фразой: «Разошлись далеко за полдень». До того, как перевалило за полдень, Алиса высказала несколько стоящих мыслей, которые я был бы рад здесь повторить. Неважно, что ее исповедь несла на себе отпечаток личных переживаний. Я был рад, что она говорит, — хотя бы потому, что лучше ее узнал. Так или иначе, но я убежден: это мужественная женщина.