Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков

Государство — достояние народа, а не собственность императора. Пусть грамотные, честные, с широким кругозором, обладающие авторитетом люди из народа осуществляют мои планы. В этом смысле имущественный ценз, ранее обеспечивающий доступ в сословие всадников, уже не может служить синонимом деловитости, знаний, навыка. Ведь справедливость и трезвый расчет требуют, чтобы люди из низших сословий, обладающие всеми необходимыми достоинствами, должны быть приравнены к сословию всадников. На государственные должности следует назначать лиц, обладающих опытом военной или гражданской службы, пусть даже их имущество будет меньше, чем требует ценз. Предпочтение при этом будет отдаваться людям, имеющим юридическое образование.

По делам будет и честь. Лица сенаторского сословия впредь будут именоваться «светлейшие мужи». Члены их семей тоже будут иметь право на подобный титул. Представители высших всаднических должностей (например, префект претория, префект Египта) получат титул «виднейшие мужи». Чиновники среднего ранга, такие как префект анноны, будут именоваться «превосходнейшие мужи». Наконец, низших чиновников всаднического сословия следует титуловать «отличные мужи». Всаднические титулы не распространяются на членов их семей. 22

Теперь на очереди реформа почтовой службы.

Сразу после решения этого вопроса я наконец займусь деятельностью, которая более всего доставляет мне удовольствие — сведением всех эдиктов в единый императорский эдикт, который будет обязателен для всех граждан империи. Для этого я распорядился образовать комиссию во главе с Сальвием Юлианом.23 Никто, кроме Сальвия, не выплывет в этом море устаревших установлений, повторяющих друг друга законов, а то и просто глупых и бессмысленных распоряжений. Никто другой не сумеет заменить их единым сборником законодательных актов».

«…Моя цель — уравнять в правах столицу и провинции, имея в виду неизбежность предоставления в будущем римского гражданства всем жителям империи. Это станет возможно только в том случае, если принципы, на которых строится деятельность государства — прежде всего, сбор налогов, порядок отчетности в расходуемых суммах, а также правовая база принятия решений — будут едины на всех римских территориях. Еще важнее установить равновесие между традицией и необходимостью внедрения нового, между римским и местным пониманием доблести. Этого невозможно добиться без реформы религиозных культов, с помощью которых только и можно обеспечить единое для всех частей империи понимание воли богов. Разнобой в этом вопросе, бесконечные религиозные распри, дрязги, столкновения, а то и кровавые бунты, с которыми мне пришлось столкнуться во время Парфянской войны, вполне могут обрушить хрупкое перемирие между западной и восточной частями империи.

Поверь, Лупа, у Рима нет другого пути, как научиться ладить с теми, кто по взмаху руки какого‑нибудь «богоносца» готов броситься в огонь и в воду, ведь и римляне сумели добиться того, чего они добились, исключительно силой веры и духа.

«… Дел, как видишь, невпроворот, а ты, мой друг, прячешься на вилле. Перестань дуться, дружок. Теперь мы с тобой на коне, так что возвращайся в Рим. Неужели прелести — что я говорю, страдания! — твоей наложницы тебе дороже, чем радость увидеть меня, побыть со мной. Поверь, я ни на что не претендую — мы уже не в том возрасте, чтобы поддаться страсти, но я все равно скучаю по тебе.

Что касается Антиноя, я увлечен, не буду спорить, но суть здесь вовсе не в любовной страсти, а в некоем знамении, которое пока ясно только мне. Недаром боги расщедрились на этого мальчишку? Поверь, для его возраста он неимоверно рассудителен. На Родосе он сумел ловко отбить наскок преследовавшей меня просительницы, выставлявший напоказ свой огромный живот и рубища, которыми она прикрывала отнюдь не хилую плоть. Послушать ее, так она умирала с голода. Она взвыла к милосердию, уверяла, что лишилась кормильца, бывшего легионера, и теперь нищенствует с малыми детьми.

В этот момент к нам подошел Антиной и, набравшись смелости, ответил вместо меня.

— Женщина, возвращайся к своим рабам. Ты не настолько бедна и не настолько беременна, насколько прикидываешься».

«…Вот что в последнее время не дает мне покоя. Если тот, из Назарета, объявивший себя сыном Бога, воистину был им, как можно поверить, что он — единственный, кого Вселенский Разум послал смертным, чтобы провозгласить истину? Не заблуждением ли следует считать уверенность наивных людей, что тот, кого распяли, был способен донести всю правду и мудрость мира? Единую и неделимую! Христиане правы в том, что истину нельзя начертать на камне, ее нельзя объявить ни с помощью грома, ни обнаружить, наблюдая за полетом птиц. Ее порой нельзя отыскать даже в храме, где статуи безмолвствуют. Открыть человеку глаза может только другой человек, и то только краешек истины, вот почему я склоняюсь к мысли, что есть и другие посланцы Мирового Разума. Они бродят среди нас, а если так, то кому они должны открыться, как не императору? Разве цезарь не сильнее других, разве не в его руках мощь, которая способна отвадить склонных к пороку от самих пороков. Соглашусь, что и цезарь может ошибаться и узреть в пустышке неземной свет. Он может вовсе не заметить его, поэтому не будем спешить, будем очень осторожны и внимательны».

«…Что касается нашего сверхдобродетельного и мечтательного Эвтерма, то, — поверишь ли?! — на склоне лет он спутался с Зией. Услышав об этой связи, я восхитился непредсказуемости мелькающей жизни, ее бездонной глубине, тайному свету, который порой ярко высвечивает темное, которое, как оказалось, таится и в душе такого скромника, каким всегда представлялся наперсник меднолобого префекта.

Мне доложили, что результатом их нечаянного супружества будет разорение Лонгов. Со всех сторон их окружили заимодавцы и потихоньку, как голодные псы, отхватывают от имущества однорукого жирные куски. Сначала я решил, что подобное наказание — заслуженная награда тому, кто вечно путался у меня под ногами. Потом пришел к заключению, что эта мысль слишком отвратительна и низка, чтобы наслаждаться такого рода возмездием».

«…Лонг и подобные ему — это неподъемный камень, который мне до последнего вздоха предстоит вкатывать на вершину горы.

Впрочем, это не только моя участь, но всякого, в чьих руках сосредоточилась верховная власть. Некоторые недалекие властители полагают, что главное — добиться повиновения сильных. На Лонгов, мол, можно не обращать внимания. Нет якобы ничего проще, чем добиться от них послушания. Эти, мол, всегда выполнят приказ, пусть даже и не самый мерзкий, но можно быть уверенным, — то, что они считают справедливым, будет исполнено.

«…Это глубочайшее заблуждение. Лонгов можно сломать, в этом случае трудности для власти возрастают неизмеримо, ведь сломленный человек подвержен самым диким предрассудкам. Если же правитель не желает бездумно проливать кровь, а имеет намерение добиться согласия с большинством населения, ему в первую очередь следует подумать о том, как вести себя с такими, как Лонг. Их, этих приверед, этих микрокатонов, немного, они упрямы, тупы, но непоколебимы, им следует уделять много внимания.

Ужиться с ними трудно, их необходимо убеждать каждый день — прежде всего делами, но также и словами, планами, перспективой.

Их нельзя безнаказанно обманывать.

Стоит мне слукавить сегодня, как завтра все, с таким трудом добытое доверие вновь покатится к подножию горы, и цезарю придется заново усердно трудиться, чтобы внушить Лонгам уважение к римским ценностям, прививать любовь к прекрасному, наставлять в добродетелях.

Говорят, Эвтерм, не знавший прежде земных забот (это было легко за спиной хозяина), пытаясь справиться с трудностями, совсем исхудал, однако обращаться за помощью к власти не хочет. Другой бы на его месте завалил бы меня прошениями, а этот молчит. То ли ему мешает вера, то ли он от природы такой щепетильный?

Не знаю.

Зия тоже притихла! Это удивляет не менее чем спесь, с какой ведет себя Эвтерм!

Нет так нет.

Согласен, здесь есть над чем поразмышлять, тем более что Аррий Антонин, этот зануда, эта язва благоразумия, который считает наилучшим говорить цезарю правду, — просит наградить Эвтерма большой суммой денег и тем самым доказать, что государство выполняет свои обязательства по отношению к «потомству славных воинов».

Луций Вер, мой приятель, исключительный гастроном и неглупый молодой человек, возражает — не в коня корм. Его скепсис понятен, ведь Палладий осаждает Лонгов по его поручению. Тем не менее, Луций во многом прав — стоит помочь одному, как на меня навалятся сотни, если не тысячи просителей. На них казны не хватит. С меня достаточно трехсот тысяч прожорливых плебейских ртов, которые необходимо затыкать хлебом, а глаза туманить игрищами гладиаторов и представлениями в театрах.