На музыке. Наука о человеческой одержимости звуком - Дэниел Левитин

и развить социальную координацию и сотрудничество внутри группы. Чтобы общество функционировало, людям нужны были социальные связи, и музыка стала одной из таких связей.

Любопытная линия доказательств ее роли в качестве социальной связи следует из моей работы с Урсулой Беллуджи, где мы изучали людей с синдромом Вильямса и расстройствами аутистического спектра (РАС). Как мы уже видели в главе 6, синдром Вильямса имеет генетическое происхождение и вызывает аномальное нейрональное и когнитивное развитие, приводящее к нарушениям интеллекта. Люди с этим синдромом, несмотря на общее умственное расстройство, особенно музыкальны и общительны.

Люди с РАС резко отличаются от них. Пока остается спорным вопрос о том, есть ли у таких расстройств генетическая основа. Маркером РАС служит неспособность сопереживать другим и понимать эмоции, особенно чужие. Люди с расстройствами аутистического спектра, безусловно, могут злиться и грустить, они ведь не роботы. Но их способность считывать эмоции других людей значительно ослаблена, и это, как правило, ведет к полной неспособности оценить эстетические качества произведений искусства. Некоторые люди с РАС играют на музыкальных инструментах, и кое-кто из них даже достигает высокого уровня технического мастерства, однако, как они сообщают, музыка не трогает их. Вместо эмоций, по предварительным и во многом отрывочным свидетельствам, в музыке их привлекает структура. Тэмпл Грандин, профессор, страдающая аутизмом, написала, что находит музыку «красивой», но в общем «не понимает ее» и не знает, почему люди так на нее реагирует.

Синдром Вильямса и РАС применительно к нашему исследованию можно противопоставить друг другу. С одной стороны у нас люди невероятно общительные, контактные и очень музыкальные. С другой стороны люди асоциальные и немузыкальные. Предполагаемая связь между музыкой и коммуникативными навыками подкрепляется и другими примерами вроде тех, что биологи называют двойной диссоциацией. Гипотеза состоит в том, что может существовать такой кластер генов, который влияет как на общительность, так и на музыкальность. Если это так, то мы ожидали бы обнаружить, что отклонения от нормы в одной способности проявляются вместе с отклонениями во второй, как происходит в случае с синдромом Вильямса и РАС.

В мозге людей с синдромом Вильямса и РАС, как и предполагалось, также обнаружены «противоположные» нарушения. Аллан Рейсс продемонстрировал, что новый мозжечок — новейшая часть мозжечка — у людей с синдромом Вильямса крупнее среднего, а у людей с РАС — меньше среднего. Поскольку мы уже знаем, какую важную роль играет мозжечок в музыкальном восприятии, это не кажется удивительным. По-видимому, некоторые до сих пор не идентифицированные генетические аномалии прямо или косвенно вызывают нейрональную дисморфологию при синдроме Вильямса и, как мы предполагаем, при расстройствах аутистического спектра. Эта дисморфология, в свою очередь, приводит к нетипичному развитию музыкального поведения, которое в одном случае усиливается, а в другом — ослабляется.

Так как гены образуют сложную систему и взаимосвязаны друг с другом, можно с уверенностью сказать, что между общительностью и музыкальностью есть и другие генетические корреляты, выходящие за пределы мозжечка. Генетик Джули Коренберг предположила, что существует кластер генов, связанных с общительностью и сдержанностью, и что у людей с синдромом Вильямса отсутствуют отдельные гены сдержанности из тех, что есть у всех нас, благодаря чему музыкальное поведение у них весьма раскованное. Уже более десяти лет в сообщениях о единичных случаях, в новостной программе «60 минут» на канале CBS, в фильме Оливера Сакса о синдроме Вильямса и множестве газетных статей утверждается, что люди с этим синдромом сильнее увлекаются музыкой и втягиваются в музыкальную деятельность, чем большинство из нас. Моя собственная лаборатория предоставила нейробиологические доказательства по этому вопросу. Мы сканировали мозг людей с синдромом Вильямса во время прослушивания музыки и обнаружили, что у них задействуется значительно больший набор структур мозга, чем у других. Активация в миндалине и мозжечке — эмоциональных центрах мозга — оказалась гораздо сильнее, чем у «нормальных» людей. За какой бы областью мозга мы ни наблюдали, везде мы находили более сильную и более обширную нейрональную активацию. Их мозг чуть ли не гудел.

Еще один аргумент в пользу первичности музыки в эволюции человека (и первобытного человека) состоит в том, что она развивалась, поскольку способствовала когнитивному развитию. Возможно, именно музыка подготовила наших предков к речевому общению и к той самой когнитивной и репрезентативной гибкости, которая необходима, чтобы стать человеком. Пение и игра на инструментах, вероятно, помогли нашему виду усовершенствовать моторные навыки, проложив тем самым путь для развития точного мышечного контроля, без которого не было бы устной и жестовой речи. Поскольку музыка весьма непростое занятие, музыкальный психолог Сандра Треуб предполагает, что она, вероятно, готовит развивающегося ребенка к будущей умственной деятельности. Музыка и речь обладают многими общими чертами, и, таким образом, музыка может стать своеобразной «тренировкой» восприятия речи в определенном контексте. Ни один человек еще не учился говорить путем заучивания. Младенцы не запоминают каждое слово и предложение, которое слышат. Вместо этого они изучают правила и применяют их в восприятии чужой речи и генерации собственной. Есть два доказательства: эмпирическое и логическое. Первое исходит из того, что дети, только изучающие правила языка, часто применяют их логично, но неверно. Среди наиболее ярких примеров — спряжение неправильных глаголов и образование множественного числа у существительных. Развивающийся мозг с готовностью создает новые нейронные связи и отсекает старые, оказавшиеся бесполезными или недостаточно точными; его задача состоит в том, чтобы выстроить как можно больше правил. Вот почему маленькие дети, которые только усваивают английский как родной язык, часто спрягают неправильные глаголы как правильные. Например, они говорят: «He goed to the store», а не «He went to the store» («Он пошел в магазин»). В этом случае они применяют логическое правило: большинство английских глаголов в прошедшем времени принимают окончание — ed: play — played («играл»), talk — talked («разговаривал»), touch — touched («касался»). Разумное применение этого правила приводит к ошибкам вроде buyed, swimmed и eated вместо bought, swam и ate («купил», «плавал», «съел»). На самом деле умные дети совершают такие ошибки с большей вероятностью и раньше в процессе развития, потому что у них более сложная система построения правил. Взрослые таких ошибок не совершают, следовательно, дети не просто подражают тому, что слышат, а выстраивают речевые теории и правила, а потом применяют их.

Второе доказательство того, что ребенок не просто запоминает элементы речи, логическое: мы все произносим фразы, которых никогда раньше не слышали. Мы можем построить бесконечное количество предложений для выражения идей, которых мы никогда раньше не выражали и о которых никогда раньше не слышали, то есть наша