От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в XVII-начале XVIII в. - Юрий Акимов

В июле 1700 г. в Монреале произошла встреча Кальера с вождями Союза пяти племен, которые согласились освободить пленных французов, если за ними придут люди губернатора.[899] Во время этой и последующих встреч Кальер обращался к индейцам, называя их «детьми», а они его — «отцом».

В конце лета 1700 г. к ирокезам были отправлены французские представители отец Ж. Брюйя, сьёр П. Ле Муан де Марикур и сьёр Л.-Т. Шабер де Жонкер, которые были прекрасно знакомы с обычаями и нравами индейцев, пользовались среди них большим авторитетом и могли оказать на них определенное влияние. Например, когда во время Большого совета Лиги в Оноидаге английский представитель попытался запретить ирокезам слушать речи французов, отец Брюйя немедленно спросил собравшихся, не являются ли они собаками англичан или их рабами, раз те смеют им приказывать.

Завершением всех трудов Кальера стало грандиозное собрание представителей тридцати индейских племен восточной части Североамериканского континента от Атлантического побережья до верховьев Миссисипи, которое состоялось в Монреале в конце июля — начале августа 1701 г. Это было событие, не имеющее аналогов в истории колониальной Америки, — настоящий конгресс, в котором участвовало около 1300 индейцев, в течение нескольких дней произносивших длинные речи. Сам Кальер, выражаясь в индейском стиле, заявил: «Я беру все ваши томагавки и другие орудия войны и кладу их вместе с моими собственными в такую глубокую яму, что никто не сможет взять их снова, чтобы нарушить мир, который я восстанавливаю между моими детьми и вами, рекомендуя вам, где бы вы ни встретили друг друга, вести себя как подобает братьям и мирно уживаться во время вашей охоты, чтобы ничто не могло нарушить этот мир <…> Я приглашаю вас выкурить Трубку Мира, которую я начну первым и съесть мясо и выпить похлебку, которую я приказал для вас приготовить, чтобы я как хороший и добрый отец мог получить удовольствие видеть всех моих детей собравшимися вместе».[900]

4 августа 1701 г. в присутствии губернатора и всех высших чиновников Новой Франции 38 вождей поставили свои тотемные знаки под текстом договора, в котором провозглашалось установление всеобщего мира, хранителями которого и арбитрами в межплеменных конфликтах становились французы. При этом ирокезы брали на себя особое обязательство соблюдать нейтралитет в случае войны между англичанами и французами.[901]

Существуют различные оценки этого события. Ф. Паркмен утверждал, что «это было лишь перемирие и притом весьма сомнительное», которому не стоит придавать большого значения.[902] С точки зрения У. Дж. Эклза, ирокезы таким образом признали свое поражение в почти вековой схватке с французами за контроль над западной мехоторговлей.[903] Канадский историк-марксист С.Б. Райерсон, наоборот, считал, что это был дипломатический успех ирокезов, которые смогли устраниться от участия в губительной для них англо-французской борьбе.[904] Д.Э. Лич подчеркивал, что это было «серьезное дипломатическое поражение для Англии».[905]

Ф. Дженникгз полагает, что договор был выгоден и ирокезам и французам, а в определенной степени и жителям колонии Нью-Йорк, так как таким образом устанавливался мир на ее границах, сохранявшийся в ходе Войны за испанское наследство.[906]

На наш взгляд, выход ирокезов из игры, безусловно, был объективно прежде всего на руку французам. Суверенитет англичан над Союзом пяти племен превратился в фикцию. Теперь англичанам было гораздо сложнее заставить их вести войну на два фронта, в то время как французы, сохраняя союз с множеством индейских племен, могли использовать их в борьбе против англичан. В результате во внутренних районах Североамериканского континента (к югу и западу от Великих озер) баланс сил изменился в пользу Франции. Не случайно современник отметил: «…отдельный мир, заключенный с ирокезами в 1700 г., который стал всеобщим в 1701 г. <…> дал королю явное и неоспоримое превосходство в Канаде над всей Новой Англией [имеется в виду вся английская Америка. — Ю. А.]».[907]

В свою очередь, это изменение баланса сил было одним из условий дальнейшего развития французской экспансии в глубь континента. Нью-Йорк, единственная английская колония, которая могла составить конкуренцию французам, была лишена не только важнейшего источника своей военной мощи, своей линии защиты и нападения, но и возможности дальнейшего продвижения на запад. Это позволило французам на какое-то время опередить здесь англичан (правда, в дальнейшем, это привело к новым столкновениям). В любом случае это событие оказало очень большое влияние на дальнейший ход англо-французского соперничества в Северной Америке.

Следует подчеркнуть, что французские колониальные чиновники, и прежде всего губернатор де Кальер, в данном вопросе проявили не просто гибкость, но и значительную самостоятельность. Губернатор Новой Франции отступил от инструкций Версаля и, не дожидаясь решения уполномоченных, нашел компромисс, который устраивал и французов, и ирокезов.

«Великий мир 1701 г.» стал одной из наиболее колоритных и в то же время светлых страниц истории колониальной Америки в целом и ранней истории Канады в частности. По сей день в Стране кленового листа его рассматривают как образец гармонии между европейскими переселенцами и индейцами, которых принято называть «первыми нациями». Летом 2001 г. в Монреале состоялись торжества, посвященные 300-летнему юбилею этого события.[908]

Массачусетс, Акадия и абенаки

Война Аугсбургской лиги не привела к сколько-нибудь существенным изменениям в самой старой зоне англо-французского конфликта в Северной Америке. Вскоре после прекращения боевых действий Массачусетс и Акадия столкнулись со ставшими традиционными проблемами, касающимися английского рыболовства у берегов французских владений, пограничных споров и отношений с абенаки. Кроме того, несмотря на то что Рисвикский мир восстановил status quo в колониях, и Акадия была признана французским владением, никаких изменений в хартию Массачусетса (где, как мы помним, территории Атлантических провинций Канады были отнесены к юрисдикции Бостона) внесено не было.

Уже в начале 1698 г. рыбаки из Бостона, Сэйлема, Марблхеда и других английских поселений снова стали появляться на отмелях у Акадийского побережья. Английские торговцы возобновили прекратившуюся во время войны коммерческую деятельность во французских поселениях. Со своей стороны губернатор Акадии Вильбон весной 1698 г. получил из Версаля инструкции придерживаться в отношениях с англичанами условий Договора об американском нейтралитете, до тех пор пока Комиссия уполномоченных не выработает какого-либо иного решения. В то же время ему было предписано не допускать проникновения жителей английских колоний за реку Кеннебек, которую французы традиционно считали границей Акадии.[909]

В сентябре 1698 г. Вильбон пожаловался помощнику губернатора Массачусетса Уильяму Стаутону на то, что жители этой колонии нарушают границы французских территорий. Он сообщил о данных ему инструкциях, напомнив, что согласно статье V договора о нейтралитете подданным обеих держав запрещается торговать и ловить рыбу во владениях друг друга. Вильбон также предупредил, что если англичане будут претендовать на то, что абенаки являются их подданными, это «может привести к печальным последствиям».[910]

В Бостоне не были согласны с такой постановкой вопроса. Промысел у берегов Акадии давно уже стал важной отраслью экономики Массачусетса. В то же время признание границы по Кеннебеку существенно ограничивало возможности хозяйственного освоения «восточных графств» и создавало серьезные проблемы для безопасности колонии в случае войны с французами. В этой ситуации власти Массачусетса стали действовать сразу в нескольких направлениях или, точнее, на разных уровнях.

В ноябре 1698 г. они направили петицию королю, где жаловались на обиды со стороны французов и их «беспочвенные и непомерные» притязания, в результате чего, по их словам, страдали интересы не только колонии, но и метрополии. Бостонцы просили Вильгельма III утвердить английский суверенитет над спорной территорией в долине Кеннебека и обеспечить его добрым подданным «мирное использование ими их старинных и несомненных привилегий на лов рыбы в морях у берегов Акадии или Новой Шотландии».[911] Очевидно, в Бостоне хорошо понимали, что Вильбон является лишь скромным исполнителем воли Версаля, и, для того чтобы добиться принципиального решения проблемы, надо действовать на самом высоком уровне.