Измены - Джина Кэйми

— Ты мало «репетировал» сцену с поцелуями этой ночью со мной?

Красивое лицо Бреда искривилось в усмешке.

— Я только хочу показать, чему ты меня научила, мой учитель.

Посмотрев на часы, Кэл поднялся.

— Уже поздно, чтобы сегодня прогонять эту сцену еще раз.

Он отослал техническую группу домой два часа назад.

— Пат, мы сможем назначить репетицию этой сцены на завтра?

— Завтра у нас большая сцена второго акта, Кэл.

— Сможем ее оттянуть на пару часов? — спросил он по пути к сцене.

— Полагаю, что должна.

Она сделала пометку у себя в блокноте. Кэл поднес к сцене сразу две стремянки.

— Ты можешь идти, Бред. Все будет о'кей? Не сегодня, так завтра.

Когда Лара тоже засобиралась, Кэл задержал ее.

— Мне необходимо поговорить с тобой, Лара.

Она не удивилась: это она была виновата в том, что сцена не получается, а не Бред. У нее не было никаких чувств, когда она проговаривала свой текст.

— Кэл, я тебе сегодня больше не нужна? — спросила Пат, когда Бред присоединился к ней.

— Нет, мы освободимся буквально через несколько минут. Я запру все. — Он улыбнулся: — Я понимаю, ты стремишься еще немного потренировать Бреда.

С противоположных концов сцены Кэл и Лара наблюдали, как Пат и Бред, смеясь и подшучивая друг над другом в глуповатой веселой манере, быстро собирали свои вещи. Кэл старался не слишком завидовать их счастью.

Пат и Бред торопливо кинули свои прощальные приветствия. Их смех исчез за дверьми, привораживая тишину, которую они оставили в театре.

Подходя к Ларе, Кэл своими шагами разорвал тишину, словно она была еще одной преградой, стоявшей между ними. В течение трех недель, что они репетировали, Лара всегда делала так, чтобы избежать личного общения с ним; а ему этого действительно недоставало. Это была первая возможность остаться с ней наедине.

Она сидела в центре кровати, застенчиво подогнув под себя длинные ноги; прекрасные очертания ее тела слегка вырисовывались под ночной сорочкой, простенькой, похожей на комбинацию. Ее длинные темные волосы свободно рассыпались по плечам, а прелестное лицо без грима было в точности таким, каким он запомнил его в их первую ночь.

В «спальне» голубые флакончики с гелями бросали свои полуночные отблески, создавая дополнительную иллюзию того, что время повернулось вспять и они снова вернулись на Сорок шестую улицу. Даже при тусклом свете кожа Лары светилась, а большие светло-серые глаза излучали тепло. В ней осталась та аура какой-то утонченности, которая всегда делала ее бесконечно желанной для него. Она была неотразима.

Находясь на противоположном от него конце сцены, она почувствовала на себе взгляд Кэла: нежный и ласковый. Каждый шаг, приближающий его к ней, отдавался в ней. Она ощутила жар, словно кто-то вдруг включил лампы накаливания. Свет тускло освещал его большое мускулистое тело, оно казалось такого же цвета полуночной синевы, как и его глаза.

— Мне кажется, что ты очень волнуешься во время любовной сцены, — произнес Кэл, стараясь справиться с волнением. — Как ты думаешь, отчего это происходит?

— Я не знаю.

Лара непроизвольно отодвинулась, он стоял так близко, что ее ночная сорочка уже не казалась театральным костюмом, кровать перестала быть просто декорацией.

— Это очень трудная для меня сцена.

— Последние сцены третьего акта, где ты доходишь до нервного расстройства, в несколько раз сложнее, однако ты очень естественно сыграла их, с такой искренностью и глубиной чувств. Чем ты можешь это объяснить?

— Это просто. Я прошла через это и знаю, на что это похоже.

Его губы искривила усмешка.

— Ты мне говоришь, что не знаешь, что такое первая любовь?

Лара стала стягивать парик.

— У меня остались смутные воспоминания об этом, — ответила она как-то весело и легкомысленно.

— А я помню все, словно это случилось вчера, — выдерживая рабочий тон режиссера, он словно высек эти несколько слов. — И единственное, чего ты никогда не делала, когда мы были вместе, — это не сдерживала себя: ты всегда была раскрепощенной. Я не имею в виду секс, я говорю о твоих эмоциях. И из-за этого у тебя сейчас не получается эта сцена: ты вся зажата.

— Я стараюсь, но у меня не получается. Я не могу!

Их глаза встретились.

— Чего ты боишься, Лара?

— Я ничего не боюсь, — упорствовала она. — Я просто не могу ничего чувствовать. Эта сцена не возбуждает меня, оставляет холодной.

— В самом деле? — Кэл присел на край кровати. — А я думал, что все совсем наоборот. Эта сцена слишком близка тебе, ты должна хорошо в ней себя чувствовать. Она возвращает тебе те чувства и воспоминания, которых ты боишься. — Кэл с нежностью наклонился к ней. — Наши с тобой чувства.

Лара отпрянула.

— Если ты перейдешь на личности, Кэл, я уйду.

Воцарилась тишина. Кэл был расстроен, но пытался держать под контролем свои чувства.

— Почему ты не хочешь, чтобы я говорил об этом?

— Я ухожу!

Прежде чем она смогла сдвинуться с места, он обнял ее и притянул к себе.

— Я люблю тебя, — грубо, почти со злостью сказал он. — Я знаю, что ты не хочешь слышать этого, но это так. Я никогда не переставал любить тебя, хотя и пытался это сделать. И ты все еще любишь меня, хочешь ты этого или нет. — Он обнял ее еще крепче. — Ты помнишь, было время, когда мы делали все, чтобы не влюбиться друг в друга? Но этого не получилось — ни у тебя, ни у меня.

Его губы потянулись к ее, а руки прижимали ее к себе с такой силой, словно он пытался слиться с ней в одно целое. Его поцелуй был горячим и страстным, почти безумным. Это состояние Кэла передалось ей. Она почувствовала, что ее губы начинают согреваться и ощутила дрожь его тела. Страстное желание, с которым она так боролась и которое она познала только с ним, съедало ее изнутри. Все барьеры, возведенные ею, стали разрушаться; все кричало в ней, зовя открыться ему навстречу. Но она все еще не могла довериться ему.

Она почти с яростью оттолкнула его. Он тут же снова сгреб ее в свои объятия.

— Нет… не надо!

Его поразил ее голос: он словно плакал.

— Хорошо, — сказал он ласково и успокаивающе. — Не буду.

И он взял ее руку, будто опасаясь, что она убежит. Вокруг них воцарилась тишина, нарушаемая только их нервным дыханием.

Наконец Кэл сказал:

— Лара, я могу понять, почему ты боишься вновь полюбить меня. Я понимаю: я очень обидел тебя. Но в то время я чувствовал, что у меня не было другого выхода. Я старался восстановить справедливость и поэтому решил вычеркнуть тебя из своей жизни, чтобы сохранить семью. — Его теплые дрожащие руки переплелись вокруг нее. — Но теперь все изменилось. Мы наконец-то можем быть вместе, жить вместе так, как ты всегда хотела.