Заповедник для академиков - Кир Булычев

Лучик пульсировал, и его пришлось прикрыть комочком особой пасты — теперь уж в нем не было нужды, — сама интенсивность света показывала, что разведение линий произошло кардинальное, и оно не сможет компенсироваться само по себе.

Нет нужды рассказывать о том, как пан Теодор провел последующие часы, как безнадежно и противно промок и промерз и как, собирая по частичкам наблюдения за Санузией, он смог реконструировать ход событий и узнал о причине смерти Полины и о судьбе револьвера Алмазова. Он даже стал свидетелем того, как Матя спустился в подвал, вытащил тело Полины и, задыхаясь от страха и напряжения, поволок его к пруду.

К этому моменту Теодор отлично знал, что центром событий, приведших к раздвоению действительности, был физик Матвей Шавло — именно к нему тянулись силовые нити перемен. Очевидно, его судьба в ближайшие часы будет определять возникновение и развитие альтернативной ветви.

Медленно пробираясь кустами следом за натужно дышавшим Матей, Теодор поражался — он никогда не уставал поражаться непредсказуемости человеческих поступков. Казалось бы, антураж привилегированного санатория для ученых меньше всего располагал к шекспировским страстям, но вот они кипят на глазах пана Теодора, и не будет ничего удивительного, если за теми толстыми стволами лип скрываются макбетовские ведьмы.

Незаметно следуя за Матей, Теодор ломал себе голову: что тот намерен сделать с трупом Полины? Очевидно, он тащит его к пруду — утопить? Или закопать за прудом, в лесу?

Пан Теодор так увлекся собственными догадками и наблюдениями за Матей, что чуть было не попался на глаза Александрийскому, который следовал за своим коллегой и которого Теодор вначале не узнал, лишь отметив про себя, что драма подходит к финалу — к взрыву, который и должен определить перемену курса истории.

Зная, что первое мгновение уже позади, Теодор не догадывался, да и не мог догадаться, что вначале различие между расходящимися ветками заключалось лишь в том, что Александрийский, торопясь догнать Матю, неладно наступил на мокрый сук, поскользнулся и упал на колено — ничего страшного не произошло — лишь сбилось дыхание да заболела лодыжка, так что Александрийский стал чуть заметно прихрамывать.

Однако эти мелочи и помогли совершиться очевидному скачку.

Когда Матя дотащил труп Полины до верхнего пруда, он некоторое время стоял у самого берега, переводя дыхание и соображая, видно, как ему лучше поступить дальше. Его внимание привлекло журчание воды, стекавшей через край колодца. Он посмотрел в сторону, затем, оставив труп на берегу, прошел несколько шагов по берегу, чтобы убедиться, что слух и зрение не ошиблись — в воде зияет круглое отверстие — колодец.

«Итак, — отметил про себя Теодор, — мы принимаем решение».

Матя снова подхватил труп Полины и поволок его вокруг пруда, к тому месту, где от берега до колодца было ближе всего. На той, дальней от Теодора стороне пруда было совсем темно — последний фонарь стоял у купальни. Так что Теодор скорее догадывался о дальнейшем, нежели наблюдал его.

Матя некоторое время ходил по берегу — в поисках доски или бревна, но далеко отойти от тела своей жертвы не осмеливался. Наконец на откосе он нашел то, что искал, и снес доску к воде. Доски едва хватило от берега до колодца, и потому она неверно вздрогнула, когда Матя подхватил тело Полины и вступил на этот мостик.

Увлекшись наблюдением за Матей, пан Теодор на несколько секунд упустил из виду Александрийского. За это время старик, с неожиданной для его состояния резвостью, преодолел расстояние до доски, и его черный силуэт возник близко от Мати.

Матя свалил труп в колодец, как грузчик сваливает на землю тяжелый мешок. Через секунду или две из глубины колодца донесся всплеск — Матя выпрямился и расправил плечи, словно человек, отделавшийся от тяжкой ноши и готовый теперь хорошо отдохнуть.

И вот тогда Александрийский сказал:

— Вы преступник, Шавло!

Теодор не знал, разумеется, сказал ли что-нибудь Александрийский Мате в том, основном стволе истории, где в этот же момент происходит такая же встреча. И неизвестно было Теодору, чем эта сцена завершится здесь и чем — по ту сторону Времени.

Если бы Теодор был способен преодолеть взором эту пропасть, он бы узнал, что в основном времени Александрийский выстрелил без предупреждения, потому что был чуть спокойнее, там у него не болела лодыжка.

— Что? Кто там? — Матя не сразу узнал Александрийского. Но сразу увидел в его руке наган — возможно, отблеск далекого фонаря высветил гладкость ствола.

— Это вы… А, профессор! Вы меня напугали!

— Вы не имеете права жить, Шавло, — сказал Александрийский. — И не только потому, что вы убили эту женщину, а потому, что ради своего блага вы готовы убить многих людей…

Вернее всего, Александрийский намеревался сказать что-то еще, но Матя не дал ему продолжать — он кинулся к нему, и Александрийский выстрелил. Вспышка ослепила Теодора, он на мгновение зажмурился и так и не узнал, как же получились, что Александрийский промахнулся с такого расстояния, а Матя ринулся к нему, но промахнулся ногой мимо бревна, ухнул в воду по пояс и застрял там, разгребая воду резкими широкими движениями рук и не продвигаясь к берегу.

— Стойте! Стойте! — закричал на него Александрийский, забыв, наверное, что в револьвере еще есть патроны, — он начал отступать и вспомнил о нагане, лишь когда Матя уже выбрался на мелкое место, совсем по-звериному, ловко и быстро встал на четвереньки и, не разогнувшись, бросился к Александрийскому. И тогда Александрийский выстрелил вновь и снова неудачно.

А Матя — наконец-то глаза Теодора привыкли вновь к темноте — дотянулся до ног старика и рванул его на себя с такой силой и злобой, что Александрийский со всего маха упал на спину, и Теодор услышал, как гулко и опасно его затылок ударился о что-то твердое.

Александрийский дышал — Теодор слышал его рваное дыхание.

Матя поднялся на ноги, сделал шаг вперед — словно уже некуда было спешить; Теодор ждал, что он наклонится подобрать наган, но вместо этого он занес назад ногу в тяжелом красивом башмаке и со всего размаха ударил носком Александрийского в висок. Тот ахнул и дернулся.

Матя снова занес ногу, и пан Теодор сделал усилие, чтобы не вмешаться, не кинуться к Мате.

Матя еще раз ударил Александрийского, и дыхание профессора прервалось. Матя начал ругаться. Он ругался негромко, но очень зло, будто только сейчас понял, какой опасности избежал и как ненавидит чуть не убившего его, Матю, человека.