Заповедник для академиков - Кир Булычев

— Нам повезло — если бы не Альбина, мы бы уже были в тюрьме. Но вы не переживайте. Я бы всю вину взял на себя. Вам ничего не грозило.

— Наивно! — сказала Лидочка. — Неужели вы думаете, что Алмазов отпустил бы меня? Он бы и Ларису Михайловну посадил, и уж наверняка — Альбину.

— Странная женщина, — сказал Александрийский. — Зачем она в него стреляла? Зачем ей было нас спасать?

— Кто-то должен спасать, а кто-то губить.

— Почти Экклезиаст? Будем видеть в ней провидение, которое избавило нас от гибели.

— Он убил ее мужа, — сказала Лидочка. — Сначала сказал, что она должна… отслужить и купить его жизнь… а потом убил мужа. И она знала об этом. Она мстила ему.

— Ужасно, — сказал профессор, — значит, Алмазов получил по заслугам?

Машина набирала скорость. Близилась Москва — уже появились встречные автомобили.

Если сейчас не сказать, то не скажешь никогда. Лидочка открыла уже рот, чтобы объяснить профессору то, чего он не хотел понимать. Что каждый из нас может брать на себя право распоряжаться лишь собственной судьбой. Взяв на себя право судить и убивать, милейший профессор заодно приговорил к смерти и Альбину, которой Алмазов не простил бы пропажи револьвера, и Лидочку, которая была в этом обвинена, и, вернее всего, докторшу Ларису Михайловну, которая осмелилась защитить профессора и Лидочку. А может быть, и всех обитателей Санузии, включая астронома Глазенапа и академика Николая Вавилова… впрочем, нет, академиков у нас все же не убивают, Вавилову ничего не грозит.

Но Лидочка не успела ничего сказать. Александрийский постучал в стекло. Шофер остановил машину. Александрийский опустил стекло, достал деньги и велел шоферу купить букет астр, что стоял в банке рядом с женщиной, сидевшей на скамейке у своего палисадника. Шофер открыл заднюю дверцу, передавая букет.

— Это вам, — сказал Александрийский. — Я надеюсь, что вы навестите меня в больнице, куда я отправляюсь без особых надежд на выздоровление.

Букет пахнул дождем и горечью осеннего сада. Александрийский дал ей свою визитную карточку с золотым обрезом.

Лидочка сошла на Октябрьской площади — отсюда ей на «семерке» было недалеко до дома.

Лидочка подождала, пока машина уедет, потом подошла к урне, она хотела выкинуть букет.

Пьяный человек в заячьем треухе, слипшемся от дождя, сказал:

— А букет-то разве виноватый? Лучше мне отдай. Пропью.

Он весело засмеялся. Лидочка отдала ему букет. Тут подошел трамвай.

Лидочка не навестила Александрийского в больнице. Но знала, что он жив, — к Новому году в «Правде» она прочла о награждении ряда выдающихся ученых. В том числе и П.А. Александрийского — недавно учрежденным орденом Ленина.

Черные фигурки и осколки так и остались лежать в мешочке. Правда, медальон с изображением восточной красавицы Лидочка раза два надевала. Однажды он зацепился за шпильку, и кусочек черной краски на рамочке отлетел. Под краской оказалось золото. Лидочка соскребла краску с рамки — вся рамка была золотой. Золотыми оказались и черные фигурки — значит, кто-то когда-то не хотел, чтобы догадались об истинной цене этих вещей. Лидочка тоже не хотела знать об их цене. Она спрятала их в мешочек и больше не надевала медальон. У нее оставалось странное чувство, что она — не более как временный хранитель этих вещей и за ними придет их настоящий хозяин.

Как-то на улице она встретила Марту. Та сказала, что президента Филиппова арестовали, а Лариса Михайловна по-прежнему работает в Узком. Больше ничего Марта не успела рассказать, потому что спешила на свидание.

Часть вторая

Как это могло быть

Глава 1

Вечер 24 октября 1932 года

Предчувствие того, что в ближайшие часы произойдет отделение ветви от основного ствола истории, превратилось в абсолютную уверенность как по внутреннему убеждению, так и по сигналу, полученному Теодором Сверху. Как всегда, сигнал принес гонец. Теодор его не знал, не встречал раньше: в последние десятилетия так бывало все чаще — старые хранители времени умирали, погибали, пропадали без вести — как ни гони по реке времени, все равно его не обмануть, ты все равно стареешь, и когда-то твое тело или разум совершают ошибку. И ты умираешь, так и не узнав до конца — кем был, кому служил и ради чего был столь отличен от прочих людей. Твое всемогущество, вернее, то, что полагает всемогуществом простой смертный, оборачивается лишь одиночеством. Но все люди одиноки перед ликом смерти. Почему хранителю быть иным? Среди хранителей существует мнение — не следует называть его уверенностью, — что хранитель не умирает, а переходит лишь в иное качество служения Высшей цели. А были и такие, что полагали Высшую цель — богом.

Теодор, зная уже, что в тупиковую ветку уходить придется именно ему, с сожалением ликвидировал свое имущество, а самое ценное перенес в тайник, о существовании которого, кроме него, знал лишь гонец, попрощавшись, будто собрался в недолгую командировку, с квартирной хозяйкой в Мытищах, где снимал комнату на даче, и убедившись, что не оставил никаких следов в 1932 году, он поспешил в Узкое, потому что боялся упустить момент, с которого начнется разбегание рельсов. Этот момент мог быть внешне незначительным, даже случайным, он мог лишь предшествовать основным событиям — те были на поверхности, но не они давали импульс расхождению.

Пан Теодор не был всеведущ и не мог проникнуть ни телесно, ни взором в пределы стен дома Трубецких, да и не знал всех действующих лиц драмы. Впрочем, гонец рассказал об Алмазове, Шавло и Александрийском. Потому, оставаясь в парке, таясь в кустарнике, чтобы его не увидели из окон, пан Теодор более всего наблюдал за комнатами Алмазова с Альбиной и Александрийского — благо их окна выходили на одну сторону. Зеленая точка индикатора, укрепленная на ремне наручных часов, давно уже тревожно мигала и разгоралась. Вот-вот вспыхнет сигнал разбегания — тонкий ослепительный луч.

Момент разбегания случился, когда Лидочка отобрала револьвер у Альбины, но Теодор не видел этой сцены и не мог догадаться о ней, лишь почувствовал острый укол в запястье и зажмурился от ослепительности мгновенного луча.

Случилось!

Пана Теодора настигло неприятное чувство разочарования в своих возможностях — раз он не узнал, что послужило толчком к возникновению альтернативы, он может упустить следующие мгновения и не придавать им должного значения.