Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

Затем он — так уж и быть — показал Джейку некоторые из своих фоторабот. На одной из них была восточного вида девушка с огромными грудями — скованные в запястьях руки подняты, свисающие грубые цепи касаются нежной кожи.

— Надо же, у нее аж мурашки по телу! — заметил Джейк, для простоты сочтя удобным избрать шутливый тон. Взял следующую фотографию.

На этой тяжеленькая девица, ухмыляясь в камеру, сидела на корточках и, раскорячив ноги, тащила из-под себя змею, морду которой приблизила ко рту. При этом язык девица высунула так, будто это то ли змеиное жало, то ли она сейчас змею лизнет.

— Ах, Гершл, Гершл, чем, интересно, ты кончишь? — покачал головой Джейк.

Еще несколько часов спустя бутылку они осушили, разделив последние капли виски по-братски. Пьяный в дым, дурной, но веселый, Гарри болтал без умолку.

— Ты понимаешь, я-то ведь не такой, прикинь? А с тобой я говорю потому, что ты меня уважаешь! Ты заценил, что я не какой-нибудь нуль без палочки. Что пара книжек у меня на полке есть и на концерте я был. Хочу, чтобы ты проникся, каково мне было лет в двадцать. Чтобы прочувствовал, через что мне пришлось пройти. Я в смысле, черт, у кого бы, интересно, крышу не сорвало — или как ты там еще это назовешь. У меня же было шаром покати. Ни хрена за душой и великие перспективы получить еще больше того же самого ни хрена. А годы-то идут, часики тикают! А я ведь знал: я не такой, как все! Я знал, что мне кое-что причитается, мне на роду написано, и в этом моя главная проблема. Я не такой, как все. Не из этих, которые аж все трясутся, только бы их не уволили. Копят свои жалкие гроши, набивают по зернышку счета в банке, как хомячки какие. Вне себя от радости, если к зарплате вдруг прибавка в десять шиллингов. Нет, Гарри не таков. Гарри умеет шевелить мозгами, и в этом вся проблема, не так ли? Однажды — нет, ты послушай, — однажды подъезжает ко мне «бентли», там старый жирный пень, он опускает окошко и спрашивает, — да вежливенько так! — мол, не знаю ли я, как отсюда проехать к мосту Баттерси? Ну да, говорю, конечно, знаю, старый ты мудак, но ты сперва скажи мне, сколько заплатишь, чтобы снова стать таким молодым, как я, потому что тебе-то уж недолго осталось небо коптить, — что, чувачок, скажешь нет? — при всех твоих деньгах! Я думал, его прямо тут же удар хватит. А я на яхтенную выставку шел. Я не рассказывал еще? Про яхтенную выставку в «Олимпии»[324], а? Иду я, значит, на яхтенную выставку, а было это в январе шестьдесят первого года — если думаешь, что я вру, можешь в газетах справиться. Шел, думал купить себе подарок на тридцатилетие. Ха-ха — купишь там, как же! Но я все же кой-чего там себе присмотрел (между прочим, до сих пор храню с той выставки проспекты) и совершенно задурил башку продавцу с датой доставки. А стоила эта фигня тысячу фунтиков. И я прекрасно понимал, что, если даже пить и есть не буду следующие лет десять, все равно мне это дело не потянуть. Так что ни хрена я покупать не собирался. Ни яхт. Ни гоночных машин. Ни путевок в Монте-Карло. Хоть я и принадлежу к двухпроцентному слою сливок общества этой страны интеллектуально, а ты теперь и доказательством того располагаешь, — что, кореш? — скажешь нет? Несмотря на то даже, что я умнее тебя и это научно доказано (да и любого из вашей киношной хевры тоже), я ничего купить себе не мог. Потому что я насекомое.

Ну а дальше, — улыбаясь милым его сердцу воспоминаниям, продолжил Гарри, — он зашел в телефонную будку за углом, изобразил латиноамериканский акцент и поведал администрации, что в знак протеста против политики правительства по отношению к Кубе через тридцать минут у них на выставке грохнет бомба.

О, они к этому отнеслись очень серьезно, ты ж понимаешь! Только что, в октябре месяце, Хрущев стучал башмаком в ООН. Да еще и Кастро своей речью о философии грабежа, порождающей философию войны, поставил Нью-Йорк на уши. Нет, рисковать им было нельзя никак. И понеслось. Полицейские сирены. Пожарные автоцистерны. Такой начался тарарам! А все эти крутые богатенькие уроды со своими блядчонками — видел бы ты, как они забегали! Кинулись из здания, как ошпаренные крысы. Я наблюдал с другой стороны улицы и был в таком восторге — ух! — держите меня семеро! А там они всё кверху дном перевернули. Весь выставочный комплекс облазили вдоль и поперек, все бомбу мою искали. Не веришь, посмотри в газетах. Да у меня, кажись, где-то и вырезки сохранились…

На следующее утро Джейк отвез Сэмми в школу, после чего пошел искать Руфь в магазин. Но на работе ее не было. У ее старшего сына Давида температура вдруг подскочила до 39.

— А, это вы, — сказала она, открывая Джейку дверь. — А я уж обрадовалась, думала, доктор. Ага, сейчас… Держи карман шире.

— А что такое?

Руфь объяснила, что она наотрез отказалась одевать Давида и ехать с ним в клинику. Пригрозила доктору Энгелю, что напишет на него жалобу в Службу здравоохранения, если он не придет к ним на дом, и теперь она в ужасе, потому что он специально будет тянуть резину, а когда наконец явится, станет злиться и вредничать. Да у него и вообще, мол, характер скверный. Почти такой же, как у доктора Веста. Однажды Давид заболел, будучи совсем крошкой, у него тогда тоже температура была под 39 и рвота, и она еле упросила доктора Веста прийти осмотреть его. «Зачем, — пожал он плечами, — вы так трясетесь над ним? У него просто зубки режутся, вот и все». Но сутки спустя она все-таки собрала Давида (температура-то все растет!) и отвезла в больницу, а там у него обнаружили воспаление легких и положили в кислородную палатку.

В результате Руфь потребовала, чтобы ей отдали медицинскую карту, и перешла к доктору Энгелю. Похожий на сову доктор Энгель, осыпая все вокруг сигаретным пеплом, перелистал медкарту, стопку писем от больничной администрации, другие бумажки и говорит:

— Вы знаете, такие записи в медкарте очень хорошо подтверждают один диагноз.

— Какой же это, доктор?

Оказывается, невроз!

— Как будто эта их медицина, — возмущению Руфи не было предела, — эта их медицина такая уж и впрямь бесплатная! С нас же налоги ого-го какие дерут! Если доктору Энгелю не нравится бесплатная медицина, чего б ему не эмигрировать?

— А вы? — спросил Джейк. — Вам никогда не приходила в голову такая мысль?

— Еще не хватало! — обиделась она. — Гарри сказал, что вы уже согласны компенсировать мне украденное вашим братцем. Это правда?

— Вот, как раз чек принес.

— Чаю выпьете?

— А, спасибо, да. Руфь, если вы и впрямь так тревожитесь за сына, почему бы нам не вызвать моего доктора? Уверен, он придет тотчас же!

— Ну да, вам, если что, стоит только пальцами щелкнуть! Здорово, наверное, — пробормотала она как бы себе под нос, — жить такой жизнью, как у вас. Все схвачено, везде связи…

— Так что — звонить мне доктору или нет?

— Конечно, звоните! Чем мой Давид хуже любого из ваших деток?

— Где у вас телефон?

— Сейчас соседка со второго этажа по нему разговаривает. У вас есть шестипенсовик?

— Есть.

— Телефон там, в коридоре.

О’Брайен сказал, что будет в течение часа. Вслед за Руфью Джейк прошел на кухню, она открыла дверцу шкафа, чтобы достать чай в пакетиках, и тут, к своему удивлению, он заметил, что у нее все полки забиты штабелями консервных банок самых разных размеров и формы, и все без этикеток.

— Это еще что такое? — невольно вырвалось у Джейка.

— А, ерунда. — Она хихикнула. — Играть так играть! Я ведь упорная. Вы не знали?

Руфь провела его в свой «кабинет» — усадила в углу гостиной за карточный столик, заваленный свежеотлепленными этикетками от супов, сардин, лимонадов, шоколадок, пакетиков с чипсами и тому подобного. Здесь же лежали ножницы, клей, конверты и купоны для участия в разных конкурсах. Например, в последнем номере еженедельника «Ньюс оф зе ворлд» был объявлен конкурс «Найди мяч», в котором пять тысяч фунтов предлагалось выиграть тому, кто сумеет на фотографии, снятой во время футбольного матча, поставить крестик точно в том месте, где должен быть отсутствующий на фото мяч. Рядом купоны конкурсов «Ханс Золотой Шанс» и «Опаловый Блеск», купон «Угадай имя обезьянки» (состязания, объявленного фирмой «Брук Бонд»); купон из газеты «Дейли скетч», которая предлагала выиграть джекпот, собрав последовательность напечатанных в определенных ее выпусках картинок; «Пепси персоналити анализ» (что бы это ни значило) манил суммой в тысячу фунтов за что-то совсем простенькое, и так далее, всего не перечислишь.

— Вы не могли бы оставлять для меня этикетки? — спросила Руфь.

— Что ж, могу. А какие?

— Ой, любые, лишь бы участвовали в розыгрышах. Вы, кстати, пьете джин «Бифитер»?

— Вообще-то нет, но могу и «Бифитер» пить.

— Представляете, они разыгрывают спортивную машину! «Триумф». Принесете мне этикетки?

— Да. Конечно. А вы когда-нибудь что-нибудь выигрывали?