Без борьбы нет победы - Манфред фон Браухич

Обвинительное заключение завершалось следующим перлом: "Важная роль обвиняемого видна из большого количества писем протеста, поступивших в связи с его арестом и во время следствия, причем множество подобных писем, полученных из советской оккупационной зоны, позволяет сделать существенные выводы о значении комитета и деятельности обвиняемого для тамошних властителей".

Эта фраза показала мне поистине судорожные усилия моих обвинителей использовать против меня решительно все. Прибегая к изощренным выдумкам и подтасовкам, они хотели перевернуть все с ног на голову и, как говорят, "сотворить что-то из ничего".

Где встречать новый год?

В разгар подготовки к рождественским дням вдруг раздался таинственный телефонный звонок: "У меня для вас припасен небольшой праздничный подарок! Небольшое предостережение!"

На вопрос: "Кто говорит?" — я услышал: "Не имеет никакого значения! Я звоню вам из Сант-Адельхайма, и этого, пожалуй, достаточно!"

Я насторожился: вымышленный "Сант-Адельхайм", несомненно, означал хорошо мне известный Штадельхайм.

"Поговаривают, будто Браухич скоро опять прибудет к нам. Вас это, по-моему, должно заинтересовать. В общем, считайте, что я вам дал намек!"

Затем послышались частые гудки — мой собеседник повесил трубку.

Я, конечно, здорово разволновался, присел на стул я засвистел сквозь зубы. "Проклятие! Только этого не хватало! Неужели правда? Неужели опять в этот страшный дом?.. Но кто же мне позвонил?" Я молниеносно перебрал в памяти всех, кто мог бы это сделать. Голос казался мне незнакомым. Впрочем!.. Я вспомнил. Этого человека я едва знал. Да, именно таким хриплым голосом он скликал своих людей во время прогулки на тюремном дворе. Однако этот надзиратель никогда не проявлял какой-либо симпатии ко мне. И все же он мне позвонил. Бесспорно, он — я уже не сомневался. Но зачем и почему именно теперь? Обосновано ли его предупреждение? К сожалению, этого я не мог знать.

Как бы то ни было, но мой покой, ощущение относительной безопасности, предвкушение праздника — все это сразу улетучилось. Ни на минуту я не мог забыть об этом странном звонке и главное — не решался рассказать о нем жене. Он казался мне и дружеским предостережением, и вместе с тем зловещим сигналом.

Может, они мне только дали передышку, подумал я, чтобы успокоить людей, протестовавших против моего ареста, а теперь снова упрячут меня в каменный мешок, причем уже на неопределенный срок.

Большая трудность заключалась в том, что в этой обстановке я не представлял себе, с кем посоветоваться, кому довериться. Состояние моей жены оставалось тяжелым, нервные припадки не прекращались, и я ни в коем случае не хотел преждевременно усугублять ее душевную депрессию. И все-таки что-то надо было предпринять. Не мог же я, в самом деле, пустить все на самотек.

Утром, перед сном, за столом, куда бы я ни ходил, где бы ни находился — везде меня преследовала тягостная неизвестность, тревога, страх. Что будет завтра? Через сколько дней они снова придут за мной?

Когда по утрам раздавался звонок почтальона, мне всякий раз чудилось, что это вовсе не почтальон. Теперь я всем своим существом прочувствовал все, что незадолго до войны переживал мой друг Джеймс Льюин, ежедневно ожидавший прихода гестаповцев.

Уже дважды эти "джентльмены" звонили у моей садовой калитки и уводили меня с собой. А что, если этот загадочный звонок был провокацией? Что, если меня просто хотят запугать, подавить морально, разрушить уют моего дома, вырвать меня из семейной обстановки? Я уже видел столько подлости со стороны властей, что был готов поверить во что угодно! Инстинкт, внутренний голос твердил: будь осторожен! Осторожность — главное!

Мне следовало на что-то решиться. Вот это-то и было труднее всего. Сначала я хотел дождаться конца рождественских праздников, а после них все-таки рассказать обо всем жене, полагая, что это не будет поздно.

После отравленных дней рождества я поехал в Мюнхен к моему старому другу автомеханику Герману Билеру. С ним я познакомился и подружился еще давно, когда он работал подмастерьем в одной лейпцигской ремонтной мастерской. Впоследствии он переехал в Мюнхен, где мы с ним часто встречались. Билер сердечно принял меня в своей уютной квартире, я и выложил ему все, чтобы было на душе. Рассказал о таинственном телефонном разговоре и сделанном мне предостережении. Он спокойно слушал, изредка поглядывая на меня добрым встревоженным взглядом, не вязавшимся с его обликом глубоко уверенного в себе и чуть сурового человека.

"Видишь ли, Манфред, — медленно проговорил он с характерным швабским акцентом, — я уже давно ожидал чего-то в этом роде. Так было при нацистах, так осталось и сейчас. Кто не с ними, того они преследуют — кто бы он ни был". Дружески положив ладонь на мою руку, Герман продолжал: "Давай-ка подумаем вместе. Ты понимаешь, что они снова заберут тебя? И уже не на два-три месяца — на годы. Тебе надо убираться, это ясно как день. Но как? Куда? Обычный официальный путь с паспортом и визой не для тебя. То есть ты не сможешь уехать к Караччиоле в Швейцарию или к твоим бельгийским друзьям. Значит, остается только одно направление..."

"На Восток? В ГДР!"

"Конечно! Именно в ГДР! По-моему, Манфред, это единственный путь для тебя".

Еще около двух часов мы озабоченно обсуждали мои дела и решили, что мне необходимо еще раз спокойно все обдумать и переговорить с Гизелой. Герман предложил встретиться снова на следующий день.

По пути домой в моем измученном мозгу вертелась только одна мысль: как собраться с силами, какие найти слова, чтобы рассказать обо всем жене, как убедить ее сняться с якоря и навсегда покинуть наш обжитой дом.

Удар ошеломил ее больше, чем я предполагал. Я взывал к ее добрым чувствам ко мне, взывал к разуму, который должен был помочь нам найти единственно возможный выход. Через несколько часов она успокоилась и согласилась, что главное для меня — это улизнуть от полиции. Но вместе с тем она сказала, что не поедет со мной, а в надежде на недолгую разлуку станет ждать меня в нашем штарнбергском домике.

На другой день я снова приехал к Герману Билеру и сообщил ему о своем твердом решении возможно скорее покинуть "свободную" Федеративную республику. Герман кивнул и сказал: "Другого я и не ожидал. Я точно знаю, как тебе помочь. Есть у меня друг, с которым во время войны я сделал немало хороших дел. Неболтливый и стопроцентно надежный человек. Прежде он работал таксистом в Берлине, а в последние годы войны специализировался на ночных поездках со всяким высокопоставленным сбродом. В общем, свойский парень, ловкий пройдоха, которого, кстати, прозвали "плутом". Под конец войны он оказался в Мюнхене и занимается здесь своим прежним ремеслом, правда уже в дневное время. У него масса знакомых, широкие связи, так что вчера я с ним посоветовался. И, знаешь, не зря. Мы быстро договорились. Из Мюнхена он отвезет тебя в одно пограничное местечко. Все согласовано, и он ждет моего звонка по телефону. Через родителей его жены — а она как раз оттуда родом — он без труда организует твой дальнейший маршрут. Там, по его словам, немало проводников, знающих удобные и безопасные переходы. Короче, положись на "плута", он устроит все в лучшем виде".