Без борьбы нет победы - Манфред фон Браухич

Манек тихонько добавил: "Я скажу вам так: все наше правосудие прогнило насквозь, и купить его можно оптом ив розницу. В вашем случае вы тоже наверняка смогли бы что-нибудь "состряпать". Когда нас с вами везли па допрос, вы мне что-то сказали про бриллиантовое кольцо, помните? Вы передали его через одного заключенного вашему адвокату в качестве аванса за гонорар. Значит, ваш адвокат "в порядке". Так что действуйте смелее... Берите пример с нашего санитара Кирилла Графа. Даже находясь в тюрьме, он продолжает свои махинации, правда уже не в таких масштабах, но все же. Прежде чем попасть сюда, он возглавлял центр фальшивомонетчиков и с помощью своего тестя прокурора Шредтера обтяпывал те еще делишки! А этот Шредтер оказался настоящим болваном: во время допроса в полицейском управлении, испугавшись двух-трех лет тюрьмы, он выбросился из окна третьего этажа. Разбился насмерть!.. Короче, ничего не бойтесь и попробуйте действовать через вашего адвоката. Авось получится!" — сказал он в заключение.

Общаясь в тюрьме с ворами, взломщиками и прочими уголовниками, человек быстро становится недоверчивым и бдительным. Поэтому к предложению Манека я отнесся очень осторожно. А что, если это была ловушка? Я ни за что не хотел пойти на сомнительную сделку, в которой ни с какой стороны не нуждался.

Приятными нарушениями моего нескончаемого тюремного одиночества были допросы во Дворце юстиции. Прелюдия к ним начиналась уже в 5 утра: мне вручали галстук, подтяжки, шляпу и пальто. Затем являлся заключенный-парикмахер и брил меня. Нас заталкивали в "зеленую Минну", и мы трогались. По пути к нам присоединялись заключенные из других тюрем. Как правило, машину забивали сверх всяких норм, арестанты ехали стоя, спрессованные как сельди в бочке. Потом начиналось долгое ожидание в крохотной камере, где, впрочем, можно было сидеть. Наконец, сопровождаемый конвойным и чувствуя себя почти на свободе, я шел по длинным коридорам до кабинета советника суда первой инстанции д-ра Лорца. Чем-то мы были симпатичны друг другу, и часто мне казалось, что ему крайне неловко допрашивать меня по этому делу. Он, конечно, понимал всю несостоятельность обвинения — это было видно из его тона и характера задаваемых вопросов.

Снова и снова разговор шел об одном и том же: "Какого рода были ваши связи с восточными спортивными инстанциями? Получали ли вы задания? Если да, то от кого? Получали ли вы деньги от коммунистов? Есть ли посредники между "Восточной зоной" и вами? Какие личные причины побудили вас создать комитет?" — и так далее, и тому подобное.

Однажды ему показалось, будто он "напал на след", и его рвение мгновенно усилилось.

Речь шла о том, что во время Всемирного фестиваля молодежи я жил в доме для гостей правительства ГДР. Из этого, утверждал он, явствует моя теснейшая связь с этим правительством. Я понял, куда он клонит, и, усмехнувшись, ответил ему: "Знаете, это был совершенно особенный дом. Я говорю о системе звонков в комнатах для гостей. Кнопки для различных вызовов различались по цвету. Зеленая — горничная, черная — коридорный, желтая — официант. Кроме того, там была еще и красная кнопка, чуть побольше других и без надписи. И вот она-то и влекла меня неудержимо в этот дом. Нажмешь ее, и где-то далеко, в помещении дежурного, вспыхивала лампочка. Каждое загорание означало 100 граммов водки, которую вам сразу же доставляли в номер. А главное — бесплатно!"

Он рассмеялся и записал мое сообщение о "водочной кнопке" в протокол.

Однажды, войдя в его кабинет, я заметил в углу большой конторский шкаф, которого раньше не было. Оказалось, в нем хранилось множество поступавших из Восточной и Западной Германии писем с протестами против моего ареста. Со временем их число возросло с десятков до сотен, а затем и до тысяч.

"Весь ужас в том, — заметил д-р Лорц, — что по службе я обязан их прочитывать все без исключения".

Мне показывали лишь немногие из этих писем — боялись, что, узнав об этом массовом возмущении несправедливостью властей по отношению ко мне, я еще, чего доброго, воспряну духом.

Когда вечером, возвратясь к себе в камеру, я перебирал эту корреспонденцию, на память приходили долгие недели лежания в больнице после тяжелой аварии на Нюрбургринге. Как меня тогда трогали полные сочувствия послания незнакомых мне детей и взрослых любителей автоспорта! Теперь же я сидел в каторжной тюрьме и порой предавался самым мрачным размышлениям о ближних. Мне казалось, будто я одинок в своей борьбе, которая требовала от меня отнюдь не меньше мужества, чем автогонки. И вдруг эти пачки писем! От них становилось тепло на сердце. Я понял, что я не одинок, что у "государственного изменника" не меньше друзей, чем у героя автотрека АФУС. Масса писем из Западной Германии пришла без обратного адреса. Никогда не забуду одного из них. Оно прибыло из какой-то угольной шахты Рурского бассейна и было написано немного корявым почерком рабочего человека. У меня навернулись слезы на глаза, когда я прочитал: "Вы были большим гонщиком, но в день, когда Вы перестали заниматься гонками, Вы не утратили свои боевые качества. Хоть Вы и "фон", но мы уважаем Вас. Вы мужественный человек и знайте — сегодня Вами восхищаются тысячи и тысячи людей. Мы уверены, что Вы дадите Вашим судьям отпор, как некогда давали его своим соперникам". Таков был текст этого письма, и я перечитывал его снова и снова...

Мне писали дети, еще не родившиеся на свет божий, когда я мчался по гоночным маршрутам. Выросшие в годы войны, они ничего об этом не знали. И все-таки они писали мне, желали мне всякого добра и удач, требовали моего освобождения.

И теперь всякий раз, входя к д-ру Лорцу, я первым долгом смотрел на канцелярский шкаф и не без удовольствия отмечал, что моему следователю не так-то легко запихнуть в него всю мою корреспонденцию.

Среди широкой общественности тоже все чаще раздавались голоса, требовавшие не затевать "процесса Браухича". И д-р Лорц, и я отлично понимали, насколько непопулярны враждебные мне действия полиции. В газетных статьях подчеркивалась "туманность" моего дела. Вот несколько характерных заголовков: "Ордер на арест Браухича шит белыми нитками!" (мюнхенская "Зюддойче цайтунг" от 11/11 1953 г.); "Тайны процессов над "ведьмами"! ("Байеришес фольксэхо" от 24/11 1953 г.); "Обвинение против "врага государства" построено на зыбкой почве" и "Процесс над "ведьмами" 1953 года — опасный выход из положения" ("Зюддойче цайтунг" от 21—22/11 1953 г., №270).

Федеральные судебные власти в Карлсруэ отлично знали, что процесс против меня и комитета неминуемо превратится в фарс. Но у них уже не было пути назад, и они искали выход. Однажды во время прогулки во дворе ко мне подошел некто Барт, инженер мюнхенской фирмы отопительных приборов "Риндфляйш". Он отбывал длительное тюремное наказание за нарушение закона о злоупотреблении наркотиками. Лишь за два дня до того этот тощий, совершенно опустившийся человек с желтоватым лицом и искривленным позвоночником вернулся в Штадельхайм после длительного пребывания в клинике для нервнобольных в местечке Хаар, где его пытались лечить от пристрастия к наркотикам.