Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

следить за его прыжками, временами казалось, двоится он в сумерках наступившей ночи, появляясь сразу в нескольких местах, среди чёрных и багровых пятен, мелькающих на гранях угрюмых валунов.

— Ты будешь чудовищно велик! Чудовищно! — хохот Колдуна подхватывают горя, они вторят ему, наполняя ущелье грохотом, и, уже кажется, тысячи злых девов повторяют за ним, насмешливо хохоча в темноте, слетаясь сюда, к багровому пламени, на кровавый пир.

Забыв о мясе, прижался незваный гость спиной к камню и сидит, не в силах отвести свой взгляд от Колдуна. А тот, то подскакивает и, наклонившись, в упор вглядывается в глаза своему гостю, то прыгает вокруг рвущегося вверх алыми полотнищами пламени, полощущегося на ветру. Колдун купается в нём, окутываясь им. То он уже сзади и, склонившись к уху, вкрадчиво шепчет что-то, скрабезно ухмыляясь, и стреляя насмешливыми глазами по сторонам, что-то непонятное абсурдное, и этим пугающее, то кричит и смеётся, как безумец, сотрясая ущелье грохотом эха.

Странный и сладкий паралич охватывает гостя, погружая мир в вязкое сумрачное марево, в котором вязнут и резкие прыжки Колдуна и рывки языков пламени. Всякое движение замедляется в нём, и, кажется, даже звуки начинают тянуться низким неразборчивым воем, и это придаёт неожиданный удивляющий смысл движениям Колдуна и его голосу, но нет уже сил понять что-то, и рассмотреть вдруг открывающееся… Он тонет, тонет, погружаясь в вязкую топь…

Проснулся он тогда, разбуженный каким-то посторонним звуком, ворвавшемся в смутный сон. Солнце уже коснулось своими лучами уродливо изломанных вершин противоположного склона ущелья, придавая необычайную объёмность их неприкрашенной суровости, резко разграничившей свет и тьму теней на изломах острых граней. Необычно чистый воздух застыл в неподвижности, приблизив и выделив самые мелкие детали в окружающем. И звук песни, пробудившей его, звонкий и чистый голос, казался, сливался в хоре с эхом, наполняя всё ущелье.

Сидел он, опершись спиной о камень, не в силах разобраться, — где он? Где сон, а где реальность? Был ли Колдун и куда он делся? И тут, вновь услыхав звонкое эхо, вскакивает он, бросается к краю террасы. И вдруг, как будто на стену натолкнулся, останавливается он в недоумении — огромное чёрное пятно кострища… Сердце, кажется, замирает на мгновенье, пробуждая страх, заставляя оглядеться по сторонам, в непонятной надежде что-нибудь понять. В невольном жесте тянется он обтереть руки о полу халата и тут же одёргивает их, поднося к глазам — серая каменная пыль облепила затвердевшие потёки жира на ладонях. Но звонкий голос отвлекает его…

Ему помогли тогда добраться до родного стойбища, и, казалось, совершенно забыл он об этой встрече.

Иногда, что-то в нашей жизни, открывшись на мгновенье, в странном, поражающем воображение происшествии, и тут же исчезнув, оставляет оно нечто в глубине памяти. Забывается оно быстро, ни с чем несвязанное, выпадающее из причинно-следственной цепочки, сковывающей все наши воспоминания, и даже отвергающее привычную логику жизненного опыта, оставляет оно чувство неудовлетворённости своей незавершённостью. Эта встреча с Колдуном, ни когда не вспоминал Повелитель о ней, но лёгким холодом предопределённости зависла она против сердца, и пронёс он её через всю жизнь, как таинственный, запечатанный давно умершим предком сундук. Память об этой встрече всё время напоминала о непостижимости окружающего мира, что бы и где бы ни делал он, как бы самым уголком глаза видел он её, чувствовал присутствие. В страшные, переломные минуты своей жизни, он как бы подходил к этому заповедному наследству, став на колени, ощупывал укрытую таинственными знаками печать и отходил, чувствую непонятную почтительность и благоговение.

Почему обвинил его Колдун в опоздании? Может и совсем не его ожидал тот в сумраке ущелья? И не ему была уготована судьба эта? Но тогда по воле кого попал он в ущелье это?

* * *

Манит село меня своей человечностью, наверное, так можно охарактеризовать теплоту царящих там отношений. Все знают друг друга, всё на виду, и если возникает неприязнь и вражда, то все равно оставляет она впечатление внутрисемейного, а значить несущественного конфликта.

Люблю неспешный ритм сельской улицы, всё происходящее на которой просто и доступно пониманию, и если прошёл кто-то нею, то не трудно узнать его, а часто понимаешь и дело, заставившее человека выйти за ограду своей усадьбы.

Околдовует сельская тишина, нарушаемая звонким петушиным криком, да озабоченным кудахтаньем курицы, застывшей в задумчивости на одной ноге у сарая.

Жаль, что мало уже осталось в современном селе таких идиллических улиц — тарахтят озабоченно неторопливые трактора, взбивая пыль на обочине вихляющими позади прицепами, обгоняя их, притормаживают, пропуская встречных, грузовики.

Гудит деловито современное село, и смотрят, озадачено удивлённые пенсионеры куда-то вдаль из-под сложенных лодочкой ладоней. Что пытаются рассмотреть они в этой во многом уже непонятной для них современной жизни? Как понять им своих детей и внуков, занятых непонятными диссертациями, странными командировками, компьютерами… За последние пятьдесят, семьдесят лет жизнь изменилась настолько радикально, что старикам, родившимся почти в средневековье и совершившим за свою жизнь скачёк в космическую эпоху, трудно осознать и принять перемены. Другая, непривычная, пугающая своей странной спешкой жизнь кипит вокруг их, и прячется за привычными словами уже другой совсем непонятный смысл… Телеки и факсы, мобилки и интернет, и слов-то таких они не слыхали.

Странное чувство пробуждает во мне их непонимание, удивление, как будто делаю я что-то не то, увлёкшись пустяками, не замечаю главного. А они не могут понять — да как же я не могу его увидеть главного? Ведь очевидно оно и окружает со всех сторон, так плотно и всеохватно, что и показать-то его невозможно, из вездесущности его. И отчаявшись, в своей попытке объяснить, решили они отнести это на счёт своего невежества, не способности увидеть глубины жизни образованных своих потомков. И вглядываются они пытливо в поисках общности, и пугаются, наталкиваясь на различие и непонимание.

А я меня охватывает чувство утраты их мира, их отношения к миру, невозможность понять его, и чувствую я, как ускользает от меня этот мир, незаметно укрываясь годами и уходя в историю.

Каждый отпуск я стараюсь проводить в селе с дедушкой и бабушкой, не привлекают меня ни моря, ни курорты… Весь месяц я помогаю им по хозяйству, или стараюсь помочь… Слушаю их, смотрю на их… Что это мне даёт? Спокойствие их непрерывного труда с раннего утра и да позднего вечера, неторопливого и безостановочного, когда даже отдохнуть — это всего лишь взяться за другую работу. Их отношение к вещам и миру…

Странное это соприкосновение миров — мира почти средневековья и современности… Они