Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

А далёкая разведка уже жжет в облаве чьи-то города и села, прокладывая путь остальным. И катится огромная отлаженная за много лет машина орды по степи, накатываясь на привычное, устоявшееся, выработанное и сглаженное сотнями лет противостояния и согласования, с хрустом опрокидывая и разрушая… И кричат уже где-то, заламывая руки, матери и жёны, и секут на глазах их «аки траву» опору их и надежду, смысл жизни их…

Но давно уже не касается жалость сердца Повелителя, как не испытывает жалости поток лавы или разрушительный тайфун… И как не может остановиться лавина, движимая силой тяжести, так и он не в состоянии уже изменить что бы то ни было.

Когда-то давно хотелось быть ему всемогущим — что бы было всё в воле его, но был он тогда молод и тороплив, и не в состоянии был увидеть волю свою, причин движущих ею… Что всего лишь он первый камень в лавине камней. Тогда казалось ему, что мешают его всемогуществу императоры и враждебные племена и вот только, сокрушив их, достигнет он полного всемогущества. Но… Уже бестолковые рабы перевирали волю его, уже подозревал он и самых верных в предательстве, глядя, как исполнили они его приказ. А потом сомнение закралось ядом в душу его, — утратил он само представление о смысле поступков своих. Тщета и суета… Всякое желание его, самая вычурная прихоть исполняется мгновенно… Так каков смысл ему что-то делать? К чему стремиться?

Исчезла цель, угасли желания, и осталось только ощущение бессмысленности происходящего…

И опять мешают Белому, прерывая его плавный бег, кто-то бросился ниц, уткнувшись лицом в траву. О чём-то просит, что-то доносит… А какое это имеет значение? Что изменит этот донос? И вновь приходит в движение застывшая было глыба безразличия неприязни, заставляя резко выпрямить спину. Торопливо оттянули в сторону незадачливого просителя, и продолжил неторопливый свой бег Белый.

Пусть сами темники решают, что делать, не интересуют его ни походы, ни битвы, ни склоки среди его многочисленной склочной родни, ни интриги среди свиты его… Пусть сами грызут горло друг другу в стремлении приблизиться к нему. И, как из кучи слепых щенков, выберет он того, который вылезет на самый верх, подмыв под себя слабейших. Смерть неповоротливому и непредусмотрительному.

Ни что не интересует Повелителя в этом мире, и глыба, живущая в душе его, запрещает ему менять, что бы то ни было. Бесстрастен взгляд Повелителя, и ни кто не догадывается о боли в душе его.

Сбылось проклятье Колдуна, память возвращает его к казалось бы давно забытому, потаённому… Страх и голод терзали его в стремительном его бегстве, в переломное время его жизни, время странной встречи с Колдуном. На долго выпала память о встрече этой, захваченный множеством событий, задвигал он мысль о необходимости осмыслить встречу эту, перенося на будущее… Подавляло ощущение противоестественности непостижимости… Да и была ли эта встреча? Или был это кошмарный сон, заразивший его чёрным ужасом, — игра перевозбуждённого воображения, разыгравшегося после долгих дней и ночей, проведенных в холоде, голоде, страхе и одиночестве среди голых скал.

Глава 34

Цепляясь за острые грани огромных камней, тормозил он свой стремительный спуск, больше похожий на падение, по крутому склону, раздирая в кровь руки и разрывая остатки халата. Солнце уже скрылось за недалёким противоположным склоном ущелья, и теперь только в невообразимой выси уже потемневшего неба золотятся в последних его лучах редкие перья серебристых облаков, а дно ущелья уже покрыто мраком ночи. И скользит он в этот мрак по острому щебню, не в силах даже проклинать его и судьбу свою, и выскакивает, пробежав мимо огромного камня, на узкую площадку, нависшую террасой над ущельем, и вдруг:

— Ты почему опоздал? — резкий скрипучий голос, требовательностью своей останавливает его бег. Ноги его прокованы страхом к земле, в страхе осматривает от окутанную наступающими сумерками террасу, топорщатся угловатые скальные глыбы… Вдруг шевельнулась одна из них, и тусклый багровый свет начинает медленно выползать из под неё.

— Да это кто-то костёр разжигает. — вздыхает он с облегчением. Человек поднимается и поворачивается к нему, из-за спины его ветер вырывает длинные багровые языки пламени и далеко несёт тысячи кроваво-красных тусклых искр… Против света не в состоянии увидеть он лица незнакомца, только чёрный лохматый силуэт на фоне рванного багрового полотнища пламени. Порывистый сильный ветер мотает пламя и длинные волосы незнакомца, рвёт клочья шкур, прикрывающих его тело, завораживая взгляд слаженным ритмом пламени и движения незнакомца.

— Я когда приказал тебе прийти? — он не понимает вопроса, его пугает злоба, звучащая в голосе незнакомца. Ему страшно и сжался он в комочек, прижавшись к нагретой за день глыбе, как ребёнок ждёт помощи он от этого человека.

— Я хочу есть. — скулит он, почти плача. Незнакомец нависает над ним с непонятной жестокой радостью вглядываясь горящими кровавыми искорками своих зрачков в его глаза. И внезапно смеётся громко злорадно:

— Тебе страшно! Ты голоден?! — махнув резко рукой назад, из своих лохмотьев выхватывает он дымящийся паром огромный кусок мяса на раздробленной кости.

— На! Ешь! — швыряет Колдун ему в руки истекающее горячим жиром мясо. И, повернувшись, бросается к пламени, рвущемуся прямо из самих камней. Движения его неуловимы и стремительны, и только клочья шкур, надетых на нём и непонятно как закреплённых, длинными лентами летят вслед за ним, не успевая, и просвечивается сквозь них, в багровых отсветах пламени, необычайно худое тело его.

Не спуская глаз с Колдуна, впивается он зубами в сочное мясо и глотает, не успевая пережёвывать. А Колдун в напряжении склонился к огню, дикий восторг в глазах его, как будто, что-то необычайно интересное открылось там его взору, и летят быстрые пугающе непонятные слова из перекошенного в неуловимых гримасах его рта, в жутком упоении выкрикивает он их, и рвётся злорадный лающий смех. И оторвав на миг свой взгляд от пламени, вглядывается с радостным злорадством он в своего гостя, и застывает тот, столбенея от страха, от нечеловеческой пронзительности взгляда, от злобы в нём и ненависти…

— Тебе страшно! — злорадно кричит, казалось бы, подлетая к нему по воздуху, Колдун: — Ты бойся, — это жизнь! — выкрикивает, брызгая слюной, прямо в лицо, уже пена выступает в уголках рта Колдуна:

— Тебе хорошо сейчас, безгрешен ты и можешь бояться! Но не долго осталось тебе…

Казалось, Колдун танцует страшный танец, под тоскливое завыванье ветра, у тусклого багрового пламени, среди камней, на краю пропасти… Глаза не успевали