Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

сумраком, безжалостное солнце ещё не успело выжечь сочную голубизну, и полон ещё воздух запахами ночи, её прохладой, и не пляшет ещё у горизонта жаркое марево зноя.

День становится для него не приемливо шумным, всяким образом, всяким ярким пятном в траве, под копытами у Белого, требующем внимания, отвлекающим мысль.

Всадники, мелькающие на горизонте, неожиданно пробуждают в глубинах памяти волнующее тревожное, давно позабытое… И растёт холодной глыбой досада и ненависть к мешающему непрерывным мельканием миру, выскальзывающему всякий раз, когда Повелитель зажимает его в тисках своей мысли. Что надо разглядеть ему за ширмой мелькающих образов, что или кто прячется там, волнуя ширму тайной своего движения.

Почему иной образ, мелькнув на мгновенье перед глазами, ожигает внезапно непостижимой болью, и замирает в груди сердце в непонятной тревоге о чём-то давно забытом… И на весь день остаётся эта тревога горьким осадком, тревожащим память в тщетном желании вспомнить…

И опять обдирая ногти, ползёт он вверх по крутому каменистому склону, и замирает от восторга и ужаса перед вдруг, прямо под локтем, открывшейся бездной… И видит, как медленно качнувшись, выскальзывает из под его пальца небольшой камешек, и заскользив плавно по склону, вдруг защёлкал, набирая скорость, по встречным камням, сбивая их… И вот уже наполняется ущелье грохотом и рёвом камнепада, весь склон, окутываясь облаком пыли, сдвигается в неудержимом падении. И от грохота одного камнепада уже срывается камнепад на противоположном склоне, и разносится многоголосое грохочущее эхо вдоль ущелья, множа камнепады и лавины…

И он, невольный виновник, со страхом и благоговением смотрит на тяжёлые серые клубы пыли, медленно окутывающие дно ущелья.

А вот сейчас он сам, как тот маленький камешек, первопричина камнепада, несётся с лавиной неизвестно куда, неизвестно зачем… И его ли заслуга, что он первопричина всей лавины? Что именно его кто-то неосторожно коснулся? Что он оказался у самой вершины? Да и что это за вершина?

Покачивается линия горизонта в такт иноходи Белого, мотает он головой, отгоняя назойливых слепней, звенит узда… Что проку искать подобия в различном, объяснять одно непонятное, другим — непостижимым…

Но вдруг резко стал Белый, вытянув настороженно шею, принюхиваясь к чему-то в высокой примятой траве, пофыркивая и тревожно прядя ушами. Легонько похлопывает его по шее Повелитель, успокаивая — ведь это всего лишь труп, окровавленный труп в траве…

С удивлением, как будто впервые, он рассматривает свою руку, сухая и жилистая, в редких коричневых старческих пятнах, высовывается она из широкого расшитого золотом рукава халата, и кажется самостоятельным существом живущим и действующим помимо его воли. Длинные узловатые пальцы, унизанные драгоценными перстнями… Высокомерная в плавной уверенности своих движений, пугает она его своей непонятной самостоятельностью.

Обходит Белый, пугливо косясь, бурую лужу в траве, касается уха Повелителя лёгкий шум беспокойства свиты его. Каждый из темников почувствовал себя оскорблённым и не миновать виновному в задержке Повелителя суровой кары.

В этом смысл закона — в служении Повелителю. Только он знает и понимает происходящее, и оценивает поступки и жизнь каждого… А все остальные, как малые дети в семье, должны слепо следовать указанному, стремясь заслужить одобрительный взгляд Повелителя — это единственный смысл их жизни… И главным для них становится величие Повелителя, ведь в нём смысл их жизни, ведь он оценивает всю их жизнь, а ценность награды определяется и величием того, кто даёт её. Благоговение и почтение — главное, что возникает при взгляде на Повелителя, при мысли о нём. И не зависит это уже от желания человека, это уже идёт из самых глубин его психики и не в состоянии он контролировать эти эмоции, как злоба и любовь, возникает это чувство и овладевает человеком. Вера подчиняет всего человека и не вызывает ни какого сомнения, человек даже не в состоянии представить себе другого. Вера в абсолютность своей истины овладевает человеком, и согласен он скорее отдать жизнь свою, чем разувериться. Человек живёт ради определённости в этом мире, он не желает сомнений и неопределённости, не хочет он беспрерывно ломать голову сомненьем и размышленьем о том, что хорошо и плохо… Насколько приятнее взвалить это на Повелителя, и, замерев в благоговении, слушать его волю и послушно исполнять её. Вера — основа человеческой мысли, его эмоций и желаний, она в основе всего. И уметь надо управлять верой человека, воздействовать на её. А как управиться со своей верой? Особенно когда владеет она тобою безраздельно.

Всё чаще и чаще приходится петлять, следуя за гайдаром, обходя крутые овраги, заросшие кустарником, то въезжая, то съезжая по косогорам, и топорщится кое-где далёкая линия горизонта острыми зубцами вершин деревьев. Вот и граница Степи, далёкая её западная граница… Как безмерно велик мир, и как разнообразен он, вмещая в себя множество разных, иногда кажущихся взаимоисключающих друг друга миров… Человек слишком прост со всей своей фантазией, и уж тем более всё, на что способно его воображение, существует в реальной безмерности мира. Да и на что способно воображение в самом старательном своём напряжении? — презрительная гримаса чуть искривила уголки губ Повелителя, но мысль развивалась по своим законам и пошла дальше, в попытке ответить на поставленный вопрос — Самое большое. Что вмещает всю Вселенную. Что сотворило её… — И холодом ужаса и восторга опалило тело — Бога!

Невольно напряглись руки, и, повинуясь команде, Белый стал. Внезапное открытие потрясло Повелителя, на мгновенье перед взором его мигнуло окно в незнакомый и дивный мир, он не успел там ни чего рассмотреть и уж тем более узнать, но был потрясён абсолютной несхожестью открывшегося мира с привычным. Он попытался восстановить странное, столь потрясшее его состояние души, напрягая память, старался вспомнить предыдущее ощущение. Но вернуть его не удалось. Он ожидал, что от бесполезного этого усилия колыхнётся глыба в душе его и болью досады и бессмысленности опять скрутит тело, но что-то изменилось… Смутное ощущение открытия чего-то важного ещё непонятого, но имеющего огромную роль, наполняющее привычные образы уже совершенно другим смыслом, появилось у него.

Он слегка толкнул сапогами Белого, даже спокойная плавная иноходь Белого утомляла его. Но поездка в повозке хоть и устланной коврами, с ужасным скрипом грохочущей на своих огромных неуклюжих колёсах по степным ухабам… Уж лучше любоваться на уши Белого. — мысль эта потрясла его, он пытается шутить! Уже сколько десятков лет как мысли его утратили игривость и подобны были узнику, замурованному в подземелье, который бьётся о холодные неподатливые стены… Неужели ему удалось вырваться?

Но не только вершины далёкого леса украшают горизонт, столбы тёмного дыми рваными клочьями