Посвященная. Как я стала ведьмой - Аманда Йейтс Гарсиа

мечи были инкрустированы ляпис-лазурью, им давали имена, как мы это делаем с корпорациями: Монсанто – разрушитель, Нестле – несущий засуху. Святые центры жриц стали дворцами воинствующих королей, города, окруженные стенами, охраняли захваченные драгоценности, женщин и рабов.

Мы сидим в туристическом автобусе и смотрим на бескрайнюю морскую гладь, покидая Ираклион. Вода, неспокойная и яростная, закручивается в водовороты, словно роспись на керамике, разбитой микенцами. Я сижу рядом с Шэрон, немного странноватой женщиной со Среднего Запада, профессором английского и большой поклонницей творчества Одри Лорд. Она постоянно за всеми присматривает, постоянно спрашивает о моей матери. «Представь, каким опасным, наверное, было для первых критян прибытие из Анатолии… Плыть на маленькой лодке, выдолбленной из кипариса, по этим водам…» – говорит она. Я пристально смотрю на бурлящую воду и думаю обо всех сирийских, ливийских, конголезских детях, чьи тела омываются этими волнами и по сей день. Если бы мы умели смотреть через судебную линзу, воды Средиземноморья оказались бы окрашенными в красный цвет из-за крови.

Прошла уже половина всего тура. Мы останавливаемся высоко в горах, в отеле, окруженном цитрусовыми рощами. Источник со свежей пресной водой наполняет пруд возле местной таверны, в нем из поколения в поколение разводят форель, которую подают на обед. Полная луна в Стрельце низко нависает над кипарисами, и мне слышно, как местные жители играют на трехструнных лирах, репетируя песни на этот вечер, когда они будут учить нас начальным шагам своих народных танцев. Мама отдыхает у себя в комнате, когда я захожу, чтобы забрать вещи. Комнаты здесь настолько дешевые, что я решила на эту ночь забронировать себе отдельную. Я знаю, что она чувствует себя обиженной, хотя она ничего и не говорит, но я уверена в этом, поскольку вижу, какая она замкнутая и отстраненная, и как коротко она отвечает.

– Ты ни в чем не виновата, – говорю я ей. – Все храпят. Просто я очень чутко сплю.

– Конечно. Все нормально, – отвечает она, переворачиваясь на другой бок и натягивая на глаза маску.

– Ты теперь сможешь просто расслабиться и спать, не беспокоясь о том, что ты меня будишь.

Она кивает, но не отвечает ничего. Когда я беру свои сумки, я замечаю ее набор для тестирования уровня сахара в крови, лежащий на прикроватном столике.

– О, можно, возьму, измерю уровень сахара? – спрашиваю я у нее.

– Ты знаешь, как это делать?

– Я думаю, да.

– Ну что ж, только не используй слишком много. Мне они нужны на оставшуюся поездку.

– Мне нужен только один, – говорю я. – Какой результат был у тебя сегодня утром?

– Восемьдесят пять, – отвечает она, и я чувствую облегчение. Всего год назад я чуть не поколотила ее, когда выяснила, что она перестала принимать лекарства и уровень сахара в ее крови вырос до трехсот. «Ты могла впасть в кому! – орала я. – Ты могла ослепнуть. Умереть. Не могла бы ты, пожалуйста, просто заботиться о себе?» Она отвечала, что да, все знает, что мне не нужно беспокоиться. Но ее ответы казались неубедительными и расплывчатыми. Словно она выставила перед собой невидимый щит. Ничего из того, что я говорила, было неспособно проникнуть сквозь него.

Я прокалываю палец, и автомат берет пробу моей крови, чувствуя ее вкус. «Биип», – говорит машина. Цифры выводятся на экран: уровень сахара у меня 95. Преддиабет начинается со ста.

– У меня уровень сахара на десять пунктов выше, чем у тебя, – замечаю я, и мне начинает казаться, что пол уходит у меня из-под ног.

Подняв свою ночную маску, мама смотрит на меня:

– Это может быть связано с тем, что мы путешествуем. Может быть, твое тело сбилось с ритма из-за изменения часовых поясов…

В святом центре Малии мы с Ашей вместе стоим в круге, сложенном из камней, облицованных красной известковой глиной такого цвета, как горшки для цветов. Аша, сорокавосьмилетняя травница из Монтаны с безмятежной улыбкой и волосами, доходящими до бедер, рассказывает мне, как ее выгнала родная биологическая семья. Ей было пятнадцать, и она забеременела от коренного американца.

– Они называли меня злобной ведьмой, отступницей, ограниченной, – говорит она с горьким смехом, тряся головой. Семья ее партнера, индейские женщины племени шошоны, живущие в Скалистых горах, приняла ее. Они были к ней добры и обучили ее своим ритуалам, так она заинтересовалась травами. Шошоны помогли ей и с рождением ребенка. Теперь у нее шестеро детей.

Когда она говорит, я чувствую, как на мгновение болезненно сжимается, а затем расслабляется моя матка. Я говорю Аше:

– У меня месячные начались. На пять дней раньше срока.

Большая часть женщин, путешествующих с нами, находится в менопаузе или уже прошла этот период, но их тела все равно затянули мой цикл в центр нашего коллектива.

– Я знаю, – отвечает она. – У меня их не было уже восемь месяцев. Я думала, у меня все уже закончилось. Я решила, что старею и все такое. Но вчера, когда мы были в пещере, у меня пошла кровь.

– Удивительно, как простое путешествие вместе в течение нескольких недель может повлиять на нас… биологически, – восхищаюсь я.

– Для женщин естественно синхронизировать свои циклы таким образом, – отвечает она. – Это сродни вайфаю. Мы собираемся вместе и немедленно начинаем подстраиваться друг под друга. Наши тела, разум и даже души соединяются.

Пока мы разговариваем, две змеи выползают из расщелины между гладких красных скал, извиваясь вместе в экстатическом танце, – те самые черная и белая змеи, которые обвивали запястья критских змеиных жриц три тысячи лет назад. Мы с Ашей остановились и наблюдаем за ними, затаив дыхание, до тех пор, пока они не расползаются в противоположные стороны и затем обратно по своим норам.

В городе на морском берегу, Мохлосе, я сдружилась с Миленой, женщиной из Болгарии возрастом чуть за тридцать, высокой, с острыми скулами и темными миндалевидными глазами. Улыбаясь, она обнажает красиво изогнутые зубы, все покрытые пятнами от сигарет. Работая официанткой в ресторане с морской кухней, она берет перерывы, чтобы танцевать национальные критские танцы со своим парнем, греком, которому уже под семьдесят. Она становится на колени на землю, хлопая, в то время как он исполняет танец, называющийся robetiko, танец исключительно мужской, который изобрели люди, переселенные на граничащие с Турцией земли Греции. Хотя он уже в возрасте и, по меньшей мере, на двадцать пять сантиметров ниже своей болгарской подруги, он горд собой и танцует со всей страстью и жизнелюбием бога, топая и выбрасывая ноги, с сигаретой, зажатой между пальцами.

– Как вы двое сошлись? – спрашиваю я у новой подруги.

Она закуривает одну из своих сигарет без фильтра, вдыхает дым и задерживает его.

– Я раньше заботилась о его матери, – отвечает она, выдохнув. – Он так хорошо ко мне относился. Урегулировал мои вопросы с