Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова

– А дышать-то мне, мать, здесь можно? – горько усмехнулся Евгений Николаевич и с грустью обвел взглядом разрушающееся на глазах когда-то крепкое Кирино царство.

– Живи! – по-царски махнула мать рукой и снова почувствовала себя владычицей морскою.

– Переезжай ко мне, – протягивала Вильскому ключ от собственного сердца Марта.

– Не могу, – отказывался Евгений Николаевич и шумно вдыхал запах ее рыжих волос.

– Почему, моя? – недоумевала возлюбленная и забывала следить за речью. Но Вильский совершенно не обращал на это внимания: все, что произносила эта женщина, казалось ему хрустальным звоном райских колокольчиков. Не слыша прежде ничего подобного, он радовался каждому слову как ребенок и не замечал никакого несоответствия между возрастом Марты и особенностями ее речи. – Кот мой! – обнимала она его. – Рыжий мой кот! Сколько веревочке ни виться, конец все равно будет…

– Даже не знаю, – вздыхал Евгений Николаевич.

Вильский, разумеется, не желал скорой смерти матери, но где-то в глубине души считал, что та заедает его жизнь. Последнюю, между прочим.

– Эх, Машка! – жарко дышал он в короткую шею лежавшей рядом Марты Петровны и раздумывал над тем, как причудливо воплощается цыганское предсказание о трех жизнях.

– Ничего удивительного, – тут же заявила Марта, услышав легендарную историю из уст Евгения Николаевича. – Я, например, как только тебя увидела, сразу же поняла: что-то будет. Хотя ты и не в моем вкусе, котенок, – хитро прищурилась она и поцеловала «котенка» в лоб. – Рыжий и толстый. И усатый. Роднулькин мой, кисулькин, Женюлькин.

– А это тебе как, Машка? – полюбопытствовал Вильский и протянул отполированную до золотистого блеска трехкопеечную монету.

– Советская?! – взвизгнула Марта и схватила блестящий кругляш.

– Советская, – с гордостью подтвердил Евгений Николаевич. – Та самая.

– На шею надо повесить. Дырочку просверлить и повесить, – Марта неожиданно стала серьезной, – а то выпадет из штанов, не заметишь.

– Не выпадет, – заверил ее Вильский и ошибся. Выпавшую из кармана монету Марта Петровна неоднократно обнаруживала то рядом с кроватью, то на кресле, то на диване.

– Моя? – удивлялся Евгений Николаевич, как будто здесь могла быть еще чья-то.

– А чья? – легко хлопала его по лбу Марта, а потом устраивалась у него на коленях и начинала увлекательный рассказ из серии «Взаимодействие полов». – Ты только подумай! – жаловалась она Вильскому на бывших поклонников. – Ни один из них не догадывался предложить мне где-нибудь отдохнуть. Как говорится, ели-пили, бабу любили, а как черед пришел – просто забыли. Спасибо, бог детьми наградил: то Люля куда-нибудь отправит, то Маратик. А так – конечно, ждать неоткуда.

Понимал ли Евгений Николаевич, куда клонит Марта Петровна? Наверное, понимал. Но почему-то всякий раз у него возникало ощущение, что сам догадался. А чувствовать себя догадливым было приятно. Да и зарплата, надо сказать, позволяла: как ни крути, а оборонное предприятие, плюс патенты, плюс пенсия. В общем, на любовь мужику хватало: ущемленным, как бывало в молодости, Евгений Николаевич себя уже не чувствовал.

– Подстрахуешь на две недели? – звонил он старшей дочери и уклончиво объяснял, что срочно надо уехать.

– Ладно, – соглашалась Вера и не задавала никаких лишних вопросов. Как умная женщина, она легко признавала отцовское право на личную жизнь. Зато Кира Павловна рвала и метала, но, ничего не добившись, инсценировала сердечные приступы и не раз укладывалась на смертный одр.

– Все, – многозначительно изрекала она в трубку и слабым голосом сообщала: – Уехал с этой своей лярвой в санаторий и бросил мать одну. Помирай, мол, Кира Павловна, туда тебе и дорога… В холодильнике мышь повесилась: молока нет, масла нет, мяса нет. Кошка голодная. Тоже скоро сдохнет. Будем лежать вдвоем как мумии в пирамиде. Соскучишься – приходи.

И Вера, обеспокоенная бабкиным звонком, неслась на другой конец города, чтобы забить холодильник, накормить кошку и успокоить разгневанную старуху.

– Приехала? – кричала Кира Павловна из своей комнаты встревоженной внучке и через минуту появлялась в коридоре, толкая перед собой ортопедическое кресло на колесиках. – Думала, не дождусь, – упрекала она Веру и плелась за ней на кухню, чтобы рассмотреть принесенные продукты.

Увидев полное соответствие продиктованному списку, Кира Павловна успокаивалась и равнодушно роняла:

– Клади в холодильник.

И Вера в сердцах открывала перекошенную дверку и в ужасе обнаруживала, что класть некуда. Все отсеки были до отказа забиты разносортным сыром, колбасой, пакетами молока, пачками творога.

– Т-ты же сказала… – начинала заикаться взбешенная бабкиным притворством внучка.

– Да, – по-царски кивала головой Кира Павловна.

– А как же?..

– Я это не ем, – не давала ей договорить восьмидесятишестилетняя озорница и поворачивалась к холодильнику спиной.

– Так я же принесла то же самое! – в сердцах восклицала Вера.

– Так это ты. А то, – Кира Павловна кивала в сторону холодильника, – он.

– Как мать? – звонил дочери из санатория Вильский, пользуясь отсутствием Марты, пока та, видимо, находилась на процедурах.

– Нормально. – Вера, как и отец, была немногословна. – Как ты отдыхаешь?

Рассекреченный Евгений Николаевич выдыхал дым в сторону и признавался:

– Хорошо. Очень хорошо.

– А где? – коротко интересовалась Вера.

– В Луге, – коротко отвечал Вильский.

– Это где?

– Под Питером.

– Понятно, – подводила итог Вера и собиралась закончить разговор, хотя так и подмывало спросить отца: почему так? Двадцать лет с матерью, двадцать два со второй женой – и никаких санаториев. А тут без году неделя – и пожалуйста. С чужой, пошло молодящейся теткой, наверняка только и думающей о том, как бы побольше урвать с этого наивного пенсионера, пустившего слюни при виде ее искусственных прелестей.

«Какой же ты дурак!» – хотелось прокричать отцу в трубку, но вместо этого Вера произносила что-то совсем нейтральное и сдержанно прощалась:

– Отдыхай. У бабушки все в порядке.

– А у тебя? – почему-то Евгению Николаевичу становилось неловко.

– И у меня, – торопилась она завершить разговор, уверяя, что куда-то спешит.

На это же ссылались и школьные товарищи, Вовчик и Левчик, отнесшиеся к новому повороту в судьбе Вильского без особого энтузиазма. «Некогда!» – в один голос кричали они в ответ на приглашение прийти в гости к «молодым».

– Давай я им сама позвоню, – не раз предлагала Марта Петровна, уверенная, что подберет ключик к любому мужскому сердцу.