Шаги в темноте. Убийство Адама Пенхаллоу (сборник) - Джорджетт Хейер

Фейт вдруг осознала, что смерть мужа станет панацеей для всей семьи. И как будет страшно, если он пролежит в своей нелепой комнате еще много лет, проматывая поместье, ломая жизни своим родным и сея между ними раздор, в то время как все они будут молча страдать от его сумасбродств. Если бы только сбылись прогнозы доктора и Адам загнал бы себя в могилу пьянством! Или умер от чрезмерных усилий во время своих неразумных эскапад! Это все равно что изгнать из дома злого духа! Но небо редко внимает мольбам, и безрассудство Адама вряд ли погубит его. Он, как и его дед, будет жить вопреки всем своим недугам, изводя родных, а когда наконец умрет, долгожданная свобода уже потеряет для них всякий смысл, потому что придет слишком поздно.

Фейт заплакала, закрыв лицо руками, но, заслышав приближающиеся шаги, быстро подняла голову.

К ней через лужайку шел Обри в венке из собственных волнистых волос. Он был в щегольских кремовых брюках, бледно-зеленой спортивной рубашке и замшевых ботинках. На шее красовался шелковый платок, повязанный с единственной целью позлить братьев. Обри помахал Фейт рукой, на которой посверкивало кольцо с камеей, и когда он приблизился, она уловила запах дорогого одеколона. Остановившись рядом со скамейкой, где она сидела, Обри спросил:

– Моя дорогая, почему никто не предупредил меня, что отец впал в слабоумие? Весьма нелюбезно с вашей стороны! У него явное расстройство психики.

– Что еще он выкинул? – устало спросила Фейт.

– Пока не выкинул, но собирается. Я только что выдержал тяжелую беседу с ним, если это можно назвать беседой, поскольку я не сумел выдавить ни слова. Интерьер комнаты меня просто парализовал. Моя милая, зачем там японская ширма с чудовищно безвкусным рисунком и тропическая растительность?

– Не знаю. Он тащит к себе все, что понравится.

– Но, драгоценная моя, кому может понравиться аспидистра? – возразил Обри. – Это нечто вроде пампасной травы. И как можно помещать рядом красное и малиновое? Вчера вечером я решил, что это просто игра теней, но когда утром с большой неохотой вновь переступил порог комнаты, мне это ударило по глазам. А у его мерзкой собаки экзема или просто блохи, как вы считаете?

Фейт с отвращением махнула рукой:

– Ради бога, Обри! Мне неприятно говорить на эту тему.

– Полностью с вами согласен, дорогая! Но я хотел сказать о другом – вам ни за что не догадаться, какие бесчеловечные планы он строит относительно моей дальнейшей карьеры! Вы не поверите – я должен заняться лесоводством!

– Лесоводством?

– И вырубкой леса тоже! Меня ждет головокружительная карьера! А вы не пытались признать его недееспособным?

– А ты не собираешься этим заняться?

– Разве я похож на лесовода? При моих-то артистических наклонностях?

– Ты ему сказал?

– Разумеется, нет. Я не мог допустить подобную бестактность. Отец вселяет в меня страх. Я изобразил сыновнюю покорность. Но я готов на все, лишь бы этого избежать. Какое вульгарное занятие! Терпеть не могу так называемых людей дела. Взять, к примеру, Чармин… нет, к ней я отношусь с симпатией. Забудьте, что я вам сказал, и давайте сменим тему. Вы не находите, что в отце есть какая-то магическая притягательность? В нем есть нечто от Генриха Восьмого, устрашающее и одновременно привлекательное. Истинно тюдоровская расточительность и бесшабашность, которая в наш мелочный век кажется анахронизмом. Он велел мне ехать в Бодмин и обналичить там чек на триста фунтов. Вы, случайно, не знаете, зачем они ему понадобились?

– Потратит их на какой-нибудь хлам вроде его жуткой кровати или раздаст бездельникам, например Джимми, – с горечью ответила Фейт.

– Мне жаль отдавать деньги Джимми. После этого как-то лучше начинаешь понимать чувства законных отпрысков Людовика Шестнадцатого.

– Раз Адам велел получить деньги тебе, значит, Рэймонд отказал ему. И Рэймонд может сильно рассердиться на тебя.

– Не сомневаюсь, но если я откажусь, отец рассердится еще больше, а из двух зол я выбираю меньшее. Если я не вернусь, значит, скрылся с деньгами или разбился на лимузине. До свидания, дорогая, выше голову!

Помахав рукой, Обри удалился. Фейт осталась сидеть под деревом, размышляя. Хорошо ему говорить «выше голову», приехав на пару-тройку дней. Но если Пенхаллоу все же вынудит его остаться в Тревеллине, тогда он запоет по-другому. Интересно, что он имел в виду, говоря, что готов на все? Фейт всем сердцем желала, чтобы он выкинул что-нибудь такое, от чего старика хватит удар. Нет ничего преступного в том, чтобы оборвать столь беспутную жизнь. Если Пенхаллоу действительно теряет разум, это станет для него благодеянием. Прислонившись головой к шершавому стволу, она закрыла глаза и предалась мечтаниям о безмятежной жизни, которая ждет ее по ту сторону могилы мужа. Картина была такой отчетливой, вплоть до малейших деталей обстановки уютной квартирки в Лондоне, что когда ее поднял с места звук гонга, в который Рубен энергично бил в холле, у нее возникло ощущение, будто она провела блаженный час вдалеке от Тревеллина и была безжалостно водворена обратно.

Рэймонд к обеду не явился, но Барт находился здесь и очень удивился его отсутствию, заявив, что никаких особых дел у того не намечалось. Барт был не в духе: после объяснения с отцом приливы энергии чередовались у него с мрачной апатией, какая раньше была не свойственна его жизнерадостной натуре. Он угрюмо молчал, пока в столовую не вошел Обри, чье одеяние сразу же вывело его из задумчивости. Раздраженно вскинувшись, Барт с грубоватой прямотой прокомментировал этот наряд. Юджин тоже внес свою едкую лепту, а поскольку Чармин считала делом чести поддерживать Обри, в столовой вспыхнула очередная перепалка. Клэй не нашел ничего лучшего, как присоединиться к обличителям фатовских привычек Обри, но Барт быстро оборвал его, назвав наглым щенком, которому лучше заткнуться. Фейт заплакала, бесшумно, но безутешно, и, искусав все губы и изломав пальцы под столом, не выдержала и выскочила из комнаты, оставив на тарелке нетронутый пудинг.

– Мне кажется, вы делаете все возможное, чтобы упечь Фейт в сумасшедший дом, – язвительно заметила Вивьен.

– Что с ней? – удивился Барт. – Никто ей и слова не сказал!

– Вы постоянно цепляетесь к Клэю, – объяснила тетка. – А ее это расстраивает. Хотя он и не должен критиковать старших.

– Господи, я велел ему заткнуться, только и всего! Клэй, беги за матерью и успокой ее! Я не хотел ее обидеть.

– Скажи ей, что вы с Бартом облобызали друг друга со слезами раскаяния на глазах, – порекомендовал Юджин, подвигая к себе блюдо с клубникой.

Когда Клэй ушел, Чармин решила высказать свое мнение. Откинувшись на спинку стула и засунув руку в карман брюк, она заявила:

– Странно, как вы не можете разглядеть, что творится у вас под носом. Фейт на грани нервного срыва. Я никогда не видела ее такой. Похоже, она уже много месяцев страдает от бессонницы.

Юджин, который терпеть не мог, когда кто-нибудь покушался на его привилегии, презрительно заметил:

– Моя дорогая Чар, нам уже изрядно надоело выслушивать жалобы Фейт на так называемую бессонницу. По сравнению с тем, что мне приходится выносить практически каждую ночь, ее страдания не стоят и выеденного яйца!

– Да ты здоров как бык, Юджин! Просто становишься ипохондриком, а Вивьен всячески поощряет твои капризы. Не бросайся на его защиту, Вивьен! Вы оба меня нисколько не интересуете. Но Фейт, по-моему, уже достигла критической точки и вскоре свалится без сил. Глядя на нее, я невольно вспоминаю то ужасное время, когда Лейла несколько месяцев жила под стрессом, а потом у нее не выдержали нервы.

Барт громко расхохотался:

– Вот умора! Еще бы им выдержать, если на них давит такая гора рахат-лукума!

Обри решил вмешаться, пока Чармин не съездила брата по физиономии:

– Считаю своим долгом заметить, что в доме не только Фейт на грани нервного срыва. Если я потеряю контроль над собой и разрыдаюсь при виде этого жилища, вы, надеюсь, поймете, что за свои поступки я не отвечаю.

– Ей надо сменить обстановку, – произнесла Клара.

Вернувшийся Клэй сообщил, что мать легла отдыхать, и эта тема больше не поднималась. Фейт спустилась к чаю, но, судя по ее недовольному виду, сделать это ее вынудили обстоятельства – ей сказали, что в чаепитии примет участие ее муж.

Пенхаллоу сидел за столом в поношенном халате. Похоже, подняться с постели стоило ему немалых усилий. Глаза его смотрели напряженно, лицо посерело, а тело обмякло в инвалидном кресле. Он сразу обратил внимание на недовольство Фейт и заговорил с ней грубо и насмешливо:

– Ага, не ожидала меня увидеть? Хороша женушка! Даже не спохватится, если я отдам концы! Почему ты не сидишь у моей постели? На мужа ей, видимо, наплевать.

Фейт, так и не привыкшая к публичным выволочкам, залилась краской.

– Я плохо себя чувствовала, Адам, – тихо промолвила она.