Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - Адам Улам

«Философские разборки», как их называл Ленин, привели к откровенному расколу большевиков. «Богоискатели» (или «впередовцы», по названию их газеты) продолжали атаковать и контратаковать как на политическом, так и на философском фронтах. Они выражали сожаление, что большевики принимают участие в думских выборах, что Ленин готов использовать думскую трибуну для ведения пропаганды. Теперь «богоискатели» разделились на две группы. Одни, «отзовисты», хотели, чтобы большевистские депутаты отказались от мандатов и разоблачали Думу, эту насмешку над парламентаризмом. Другие назвали себя «ультиматистами». Они хотели, чтобы их думские депутаты подвергли себя строгому партийному наказанию, дали обещание работать нелегально. В этом случае ни о какой работе не было и речи; их бы просто выгнали из Думы и немедленно арестовали.

На этот раз Ленин был вынужден отступить. его атаковали слева и справа. Большевики в Думе были его главной политической картой, основной возможностью вести пропаганду в России, удерживать связь с рабочими-большевиками, большинство из которых оставались в счастливом неведении относительно разногласий, интриг и скандалов, происходящих между их лидерами. Отказаться от этого – значит отдать меньшевикам всю легальную часть партийной работы в России, значит биться головой о стену, возвращаясь к вооруженному восстанию, у которого нет шансов на успех. Куда кинуться, чьим содействием заручиться в борьбе против бунтарей, которые насмехаются над ним, напоминая его собственный экстремистский лозунг двухлетней давности, которые прячут от него партийные фонды, как он когда-то скрывал их от меньшевиков? В какой-то момент он обратился к Троцкому. Редакционная коллегия «Пролетария» пригласила Троцкого принять участие в работе над газетой. (Ленин рассказал Горькому, что не станет лично писать Троцкому, поскольку они наговорили друг другу много неприятных вещей в 1903—1905 годах.) его будущий военный министр не соизволил ответить лично. Кто-то от его имени отказался от работы в «Пролетарии». Такое поведение пробудило в Ленине прежнюю враждебность. Ну не позер ли Троцкий![187]

В 1909-м и 1910 годах Ленин начал искать утешения у Плеханова, – явный признак, что он был в отчаянии.

Соперничающие фракции понимали, что им следует заняться обучением пропагандистов. Это привело к созданию партийных школ. Надо было набрать кадры, ознакомить их с учением, а затем направить в Россию для ведения пропаганды. Инициатива исходила от «богоискателей». Воспользовавшись гостеприимством Горького, на волшебном острове Капри тринадцать членов партии из России (среди них, как всегда, находился полицейский агент) обучались революционной деятельности, марксистской диалектике с легкой примесью «богоискательства». Организаторы обучения, Богданов и Горький, одним из лекторов пригласили Ленина. Это было новым оскорблением. Он должен будет играть вторую скрипку при Луначарском и компании, оказаться в окружении «богоискателей», ультиматистов и им подобных. Ленин написал студентам, что не может приехать на Капри, у него нет денег на путешествия. Не заедут ли они в Париж по пути домой? Там он мог бы прочитать им лекции и даже привлечь некоторых настоящих марксистов для проведения занятий. Школьная программа, писал Ленин, наполняет его тревогой. Что же касается «курса» под названием «Философия пролетарской борьбы», так это полная ерунда.[188]

Перетягиваемые то туда, то сюда соревнующимися знаменитостями, студенты сами разделились на «ленинцев» и «впередовцев». Левые обосновались в Париже.

Не сломленные неудачей и арестами тех, кто, закончив курс, вернулся в Россию, «впередовцы» на следующий год организовали другую школу в Болонье. Рабочие комитеты в России выдвинули представителей для прохождения учебы в этой школе. У четырех студентов с Урала была особая причина оказаться под солнечным небом Италии: они недавно были задействованы в экспроприации, а проще говоря, занимались вооруженными грабежами. Платой за обучение являлись, если так можно выразиться, плоды их деятельности. Организаторы в очередной раз довели Ленина до бешенства. Не смог бы он приехать и прочитать лекции? Среди приглашенных было несколько меньшевиков и Троцкий. Это было уж чересчур. С трудом сдерживаясь, Ленин грубо заявил, что школа финансируется частично благодаря награбленному, а частично из тех денег, которые Богданов незаконно утаил от «настоящих» большевиков.

Болонья как теперь, так и тогда считалась одним из центров радикализма в Италии, и итальянские социалисты радушно приняли у себя русских братьев. Школа представляла собой образцовую русскую коммуну; студенты и преподаватели жили вместе, хотя у преподавателей было больше жизненного пространства. Мадам Богданова царила в кухне, а также вместе с мужем руководила работой школы. Троцкий читал лекции по Толстому, Луначарский по философии. Будущий председатель ОГПУ Менжинский преподавал довольно неожиданный предмет: систему русского судопроизводства. Проводились практические занятия: как организовать заговор, как пользоваться кодом, как опровергать доводы эсеров, анархистов. Советских историков очень забавляло, что меньшевики занимались в этой школе, существующей на награбленные деньги.[189]

Но терпимость организаторов была только кажущейся. Вскоре выяснилось, что некоторые студенты переписываются с Лениным. Скандал! Угрозы со стороны директората и встречные обвинения студентов, что их письма перехватываются. Сторонник Ленина принял приглашение прочесть лекции в Болонье только для того, чтобы сорвать занятия и уговорить студентов приехать в Париж, где они смогут очиститься от «богоискателей», «пролетарской культуры» и тому подобного.

Схватки с «богоискателями» длились с 1908-го по 1910 год. Группа никогда не пользовалась особым влиянием среди рабочих в России, но в нее входили выдающиеся большевики. Больше всего раздражало, что они подражали ленинской тактике в отношении меньшевиков. Они объявили себя «литературной группой», ставящей единственной задачей сплочение большевиков. В то же время они выражали недовольство диктаторским поведением бывшего лидера. Луначарский бомбардировал немецких социалистов жалобами на Ленина, незаконно присваивающего партийные фонды и нарушающего атмосферу товарищества. Они требовали созыва съезда, но Ленин временно утратил страсть к подобного рода сборищам. Ему бы пришлось перед огромной аудиторией выслушивать обвинения меньшевиков в грабежах в период с 1905-го по 1907 год и омерзительных «ультиматистов» в недостаточной воинственности.

В конце 1908 года Житомирский (один из большевиков, который еще пользовался доверием Ленина) посоветовал Владимиру Ильичу съездить в Париж. Маловероятно, что в таком большом городе его смогут преследовать агенты охранки. Хотя Житомирский все еще работал на полицию, этот совет он дал Ленину по другой причине. Меньшевики и эсеры уже перевезли свой штаб, газеты и споры в Париж, где размещалось главное представительство царской тайной полиции, одним из наиболее ценных информаторов которого являлся Житомирский. Вероятно, Женева раздражала Ленина: слишком живы были воспоминания о 1903—1904 годах. Здесь он приступил к созданию большевизма и сюда спустя четыре года вернулся к тому же, с чего тогда начинал. Возможно, Париж принесет ему удачу, но он и в самом деле не выносил больших городов. Радость Крупской, что они покидают «маленькую, тихую, буржуазную Женеву», вскоре сменилась дурными предчувствиями. Муж не любил жить в больших европейских городах. Париж был памятником цивилизации и класса, который он ненавидел; город подавлял своим богатством и элегантностью.

Неизвестно, в чем причина его ненависти к большим городам. Может, он боялся, что очарование этих городов будет оказывать расслабляющее действие на революционеров, ослабит их решимость. Как эти города отличались от его «полуварварской» страны! Будет ли когда-нибудь в России что-то наподобие лондонского Гайд-парка, где люди, независимо от их убеждений, смогут выступать перед толпой собравшихся? Или места вроде французских кафе, где анархисты, социалисты и им подобные могли бы громко обсуждать свои проблемы, не опасаясь, что могут быть схвачены полицией? Однако это было искушение дьявола, цивилизованного, буржуазного, но все-таки дьявола. Крупская, наверно, чтобы в какой-то мере возместить чувство вины, перечисляет бросающиеся в глаза пороки этой хваленой «европейской» цивилизации: лондонские трущобы, продажность французских политиков, бедность парижских рабочих. В России, по крайней мере, не надо бороться с лицемерием; там нет этой видимости цивилизации и ложной демократии, за которой скрывается эксплуатация и классовая борьба. Читая воспоминания Надежды Константиновны, начинаешь думать, что Ульяновы наслаждались жизнью в буржуазном Вавилоне, а он всячески напоминал им об их революционном достоинстве. Летом 1910 года Ульяновы великолепно отдохнули на побережье в Бретани. Ленин много купался, с большим аппетитом ел омаров, которыми снабжал их хозяин, патрульный береговой охраны. Беззаботный отдых, и никакой революционной бессонницы? Не совсем так. Хозяин и его жена были яростными антиклерикалами, не утратившими чувства классовой принадлежности. «Именно поэтому Ильич очень хвалил омаров», – сообщает нам его жена.