Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встречать дома его было приказано мне. Лестница была в два марша. На первой площадке было поставлено кресло и маленький круглый столик, а на нем коробка с чистыми шоколадными конфетами фабрики “Сиу и К°”. Других он не приказывал ставить. По входе во вторую лестницу он попадал прямо в переднюю, тут тоже кресло, стол.
Приехал! Вошел медленно на первую площадку и сейчас же сел, посидевши немного, снял одну рукавицу (именно рукавичку, а не перчатку), опять сидит без движения, потом поглядел на коробку, открыл ее, взял конфетку, немножко ее обсосал и бросил прямо на пол. Опять сидел неподвижно, затем надел рукавичку, поднялся и пошел по второй лестнице. Опять тоже сел, пососал и бросил конфетку. В передней его встретили хозяева, при входе поклонились ему, но он не только не ответил на приветствие, но даже не взглянул ни на кого…
…Он встал и медленно вошел в гостиную, где его встретили приглашенные к этому времени на консилиум ярославские врачи, люди все почтенные, пожилые… Они почтительно ему поклонились. Он ответил только легким кивком головы, никому не подал руки…» (59, с. 205–206). Да… На то он и был всероссийская знаменитость. Впрочем, его диагнозы не всегда оправдывались.
Давно уже общим местом у нас стали рассуждения о том, что в старой России была очень высокая смертность среди простого народа, потому-де, что крестьяне не могли пригласить врача. Дворянство в значительной своей части хотя и могло пригласить врачей, например, графы Бобринские, считавшиеся в числе богатейших людей, да что толку? Что толку, если эти врачи лечили людей, например, от гнилой горячки, заворачивая больных в мокрые простыни или сажая в корыто со льдом. С. Т. Аксаков («Багров внук») в раннем детстве полтора года проболел нераспознанной врачами болезнью: «Кажется, господа доктора в самом начале болезни дурно лечили меня и наконец залечили почти до смерти, доведя до совершенного ослабления пищеварительные органы» (1, с. 290). Только самоотверженность матери и, может быть, время и природа спасли его от гибели («Доктора и все окружающие давно осудили меня на смерть»). Но это был конец ХVШ в. и Уфа. А вот Москва, уже 1832 год: у богатого помещика и видного чиновника, университетского питомца М. А. Дмитриева умерла уже вторая жена оттого, что у нее «молоко бросилось в ногу» (у первой жены, умершей в Симбирске через месяц после родов, от испуга также «бросилось молоко»). Дмитриев пишет: «Ее лечил… Михайла Вильмович Рихтер… Об искусстве медиков судить трудно: дело закрытое… Но в этом случае было другое дело. Он оказался и медик неискусный, и человек был ветреный, занимавшийся во время своих посещений не столько болезнию, сколько болтовней о тогдашних политических происшествиях. Кто их узнает без горького опыта! Этого я узнал, но поздно. Он ошибся в болезни» (59, с. 354). В 1837 г. вновь вспыхнула болезнь у самого мемуариста, ревматизм, и он пролежал в Симбирске 10 месяцев. «Что я вытерпел в эту болезнь от симбирских медиков… это невообразимо и стоит, чтобы узнало об этом потомство… Меня лечили один за другим четыре медика: два штаб-лекаря – Рудольф и Баршацкой, лекарь Типяков и, наконец, доктор Рючи. Замучили меня и они, и аптеки, и ни один не сделал ни малейшей пользы… Аптеки же были таковы, что один раз я принимал в продолжение десяти дней одно лекарство, стоящее по осьми рублей ассигнациями за склянку, которое, однако, не производило ожидаемого действия. А в это время лечили меня уже не они, а хороший медик, о котором скажу после. Наконец открылось, что из аптеки отпускали не тот роб, который был мне прописан, а другой, который был изготовлен у них в некотором количестве для другого больного» (59, с. 374–375). В том же году у мемуариста умер его дядя, известный поэт, сенатор и бывший министр юстиции И. И. Дмитриев. «Он был совершенно здоров и выезжал. В день своей болезни он обедал дома, и умеренно; но кушанья за столом были тяжелые. После обеда, одевшись довольно тепло, он пошел садить акацию… Тут он почувствовал дрожь; под конец впал в беспамятство. Четыре доктора навещали его, но не могли осилить болезни, и через три дня его не стало» (59, с. 381). Вот как все было просто: покушал, тепло оделся, пошел, почувствовал дрожь, впал в беспамятство, умер в три дня, несмотря на визиты четырех докторов, которые, очевидно, даже не поняли, отчего произошла смерть. Дмитриев недаром говорит об «искусных» и «неискусных» лекарях: в ту пору медицины как науки еще не существовало, врачи лечили наугад и на ощупь, не зная, что лечат и чем лечить, и их действия были сродни искусству, а скорее – магии. Недаром их нередко звали морельщиками. Казалось бы, уж царская семья, окруженная сонмом лейб-медиков, была гарантирована от таких неприятностей. Но в 1865 г. умер двадцати двух лет наследник престола(!) цесаревич Николай Александрович; умер от чахотки, ударившись ранее грудью о камень при падении с лошади. В 1895 г. умер от чахотки двадцатилетний великий князь Алексей Михайлович, в 1899 г. от той же болезни скончался двадцати восьми лет великий князь Георгий Александрович.
Внешне к чиновничеству примыкают и лица свободных профессий. Собственно, в дореформенный период таковых почти не было. Большей частью их занятия или совмещались со службой, или были следствием прошлой службы: ходатаи по частным делам были из отставных чиновников, имевших полезные связи в учреждениях и пользовавшихся ими в интересах клиентов; литераторы почти все где-либо служили, поскольку литературные занятия кормили очень плохо, а до появления массового читателя, т. е. до 30–40-х гг. XIX в. и вовсе не кормили; артисты находились на службе в Императорских театрах, вольнопрактикующие врачи были единичны, и оставались лишь наемные учителя и домашние наставники разного качества. Почти полностью эта часть образованного общества была сосредоточена в столицах. Лишь во второй половине XIX в. с появлением адвокатуры, расширением читательской аудитории, с развитием банковского дела, с появлением частных театров и вольной антрепризы и т. п. быстро стал расти и круг людей свободных профессий, в том числе и в крупных провинциальных городах.
Наиболее заметной фигурой в этой группе городского населения стал адвокат, или, как их называли, присяжный поверенный. Собственно, еще в дореформенные времена такой деятель по распространенности среди помещиков разного рода многолетних тяжб о земле обладал значительным
