Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы - Андрей Валентинов

Он помолчал, затем заговорил совсем другим тоном:

– По-моему, ключ в Бертяеве. Уверен, он не просто «внутренний эмигрант», как здесь принято выражаться. Думаю, именно через него удастся начать отбор людей для Тускулы. Затем надо прощупать «официальное» подполье. Если это не провокаторы, то продолжим переговоры, но уже без всяких условий с их стороны. Они представляют кандидатов, мы – отбираем. И осторожно выходим на Тернема. Тут возможны варианты…

– Лу? – Чиф повернулся к девушке. Та пожала плечами:

– Я в руководители группы никогда не намечалась, но с Беном, как ни странно, согласна… Я хочу устроиться в научный центр, где можно провести исследование по психиатрии. Куда устраиваться и каким образом, еще не знаю, но постараюсь поскорее выяснить. Думаю, если Бен был руководителем группы, то не посмел бы держать меня взаперти!

– Надейся, надейся, – хмыкнул брат, тут же заработав подзатыльник.

Чиф помолчал, затем кивнул и наконец кивнул:

– Хорошо, действуйте. Только, Бен, учти: ничем другим вы с Лу заниматься не должны. Все ясно?

– А ничего не ясно, – отпарировал тот. – Это что, продолжение деловой игры?

– Уже нет. С завтрашнего утра ты руководитель группы. Казим-бек назначение утвердил. Вот твой личный шифр.

Бен повертел в руках небольшой белый конверт и, не распечатывая, сунул в карман:

– Чиф… Джон… Тебя что, отзывают на Тускулу?

– Не дождешься! – усмехнулся Косухин-младший. – Я подал рапорт Казим-беку, чтобы он разрешил мне действовать самостоятельно и по отдельной программе. Тебе подчиняться не буду. Возможно, скоро мне придется уехать, по крайней мере, на время. Вопросы есть?

– Вопросы? – поразился Бен. – Ну, знаешь! Какая еще отдельная программа? Ты чего надумал? Разве это по-товарищески?

– Вам неясен приказ, Александр Леонтьевич?

Бен моргнул, все еще не веря, затем криво усмехнулся:

– Куда уж яснее, Иван Степанович!

Он поглядел на сестру, но Люба Бенкендорф смотрела куда-то в сторону, явно не желая вступать в разговор.

Глава 7. «Не навреди!»

Михаил сидел в глубоком кресле, закутавшись в теплый ватный халат и укрыв ноги полосатым шотландским пледом. Картину довершал легкий шарф, укутывавший горло. В жарко натопленной комнате приятно было думать о холодной мгле за окнами, а немецкий радиоприемник как раз начал трансляцию джазового концерта.

Михаил был слегка простужен, что дало ему законное право объявить себя больным. Вообще-то, больничных листов он никогда не брал. Исключением были две недели, проведенные в госпитале: тогда хирургам пришлось изрядно повозиться, вынимая осколки гранаты из предплечья. Простуда, полученная в самолете, на котором довелось возвращаться из Симферополя, была пустяковой, но Ахилло не мог отказать себе в редком праве немного поболеть. Это напоминало детство, когда он, смышленый и нахальный шкодник, умудрялся проводить дома целые недели, пользуясь добротой матери. Маленького Микаэля усаживали в кресло, укутывали горло шарфом и начинали лечить…

Матери давно уже не было на свете, и Михаилу пришлось все проделать самому. Отцу он уступил единственное право – подогреть на кухне молоко, тоже входившее в обязательный ритуал. В семье не очень верили в лекарства из аптеки.

– Микаэль! – отец заглянул в комнату. – Подогреть погорячее?

– Ни в коем случае, – слабым голосом отозвался болящий. – Главное, меду побольше. Возьми липового.

– Но… Молоко должно быть горячим! – заволновался отец. – Мне очень не нравится твой кашель! Надо было телефонировать доктору Абрикосову…

Доктор Абрикосов лечил еще отца, когда тот был маленьким. Михаил даже не решался представить, сколько старику сейчас лет.

– Ничего, пап! – улыбнулся младший. – И так поправлюсь. Не спутай: липовый – он белый. Большая банка в шкафу слева…

Старый актер вздохнул и отправился на кухню. Они виделись редко, хотя и жили в одной квартире – в тех самых двух комнатах, где семья нашла приют в конце 20-х. Ахилло-старший, объездив с разъездной труппой пол-России, наконец решил осесть в Столице, устроившись администратором в один из второразрядных театров. К странной профессии сына он отнесся с легким ужасом, по старинке именуя НКВД – «чекою». Соседей бывший актер уверял, что Михаил служит в городской милиции, что, по его мнению, было несколько престижнее. Нечего и говорить, что Ахилло-младший ничего не рассказывал отцу о службе. Единственное серьезное ранение удалось скрыть, послав телеграмму о срочной командировке в Забайкалье.

Михаил знал и то, что отца не раз собирались «вычистить» со службы за аполитичность и чуждое происхождение, но каждый раз кто-то вовремя вспоминал, где служит сын старого актера. Правда, это имело и оборотную сторону: случись с капитаном беда, обычная для его профессии, никто уже не помешает выбросить отца с работы, из квартиры, из жизни…

Михаил слушал джаз, предвкушая вкус теплого молока и липового меда. Хорошо было вновь почувствовать себя, хоть ненадолго, свободным от всех забот.

…Доставив Гонжабова с аэродрома в Теплый Стан и получив необходимую бумагу, Ахилло тут же поехал в Большой Дом. Его принял заместитель Альтмана – молодой незнакомый майор, явно из «выдвиженцев». Выслушав доклад и едва подавив зевок, он сообщил, что решение об откомандировании капитана в Теплый Стан остается в силе. Михаилу рекомендовалось изредка заглядывать в Большой Дом с короткими рапортами.

Тон не понравился – так разговаривают с человеком, о котором забыли. Итак, полгода назад Ахилло отстранили от агентурной работы, а теперь вообще удалили из Главного Управления. Что могло быть следующим шагом, догадаться не составляло труда.

Михаил заглянул в знакомый кабинет, где еще совсем недавно работала их группа, но никого не застал. Карабаев отбыл в очередную командировку, на этот раз в Свердловск, где местные сотрудники вышли на след террористической группы. О пропавшем Пустельге никто ничего не знал – или не хотел знать. В конце концов Михаил махнул на все рукой и отправился домой – болеть…

В прихожей зазвенел колокольчик, но Михаил не обратил на это внимания, решив, что к соседям по квартире явились очередные гости. Соседи, переселившиеся сюда пару лет назад, попались наглые и крикливые, но их тон мгновенно изменился после того, как однажды младший Ахилло забежал домой в форме и с револьвером. Михаил смог ощутить реальную пользу от своей нелегкой работы если не для всей Страны Советов, то хотя бы во всеквартирном масштабе.

– Микаэль! – в полуоткрытую дверь заглянул удивленный отец. – К тебе гости. Господин… то есть, пардон, товарищ Ерофеев…

Ахилло-младший тут же вскочил, сдергивая шарф с шеи, дабы не попадаться на глаза майору в подобном виде. Но Ерофеев уже входил в комнату, неся с собой уличную сырость и едва заметный запах хорошего вина.

– Здоров, капитан! – он не без изумления осмотрел закутанного в плед Ахилло: – Да ты чего, захворал?

– Микаэль серьезно болен! – возвестил отец, появляясь с чашкой горячего молока. – Надеюсь, вы, господин… пардон, товарищ Ерофеев, поможете убедить его обратиться к хорошему врачу!..

– Чего, и вправду? – взволновался майор, на которого явно подействовал вид горячего молока. Ахилло засмеялся, вскочил с кресла и пожал руку бывшему пограничнику:

– Ерунда! Кашляю… Проходи, Кондрат! С отцом познакомился?

– Первым делом! Мы с Александром Аполлоновичем сразу же знакомство свели. А я еще думал, чего это ты в документах не Михаил, а Микаэль?

– Микаэлем звали его прадеда, – пояснил старый актер. – Он выступал вместе с самой Бозио, когда она приезжала в Петербург. Он был великий тенор!

Майор почесал затылок, очевидно соображая, что это могло означать. Взгляд вновь упал на молоко:

– Так ты, капитан, лечишься? А я грешным делом…

В руках Ерофеева, словно по волшебству, появилась бутылка.

– «Массандра», пять лет! – с гордостью сообщил он. – Кстати, крымская.

Ахилло не мог не признать, что вкус у Ерофеева неплох.

– Микаэль, – пробормотал отец, – в твоем состоянии!..

Ахилло-младший хмыкнул, отставил в сторону молоко и не без удовольствия взял в руки заслуженную бутылку, любуясь медалями на этикетке. Отец вздохнул и поплелся на кухню, сообщив, что принесет что-нибудь закусить. Тем временем Михаил извлек из серванта три хрустальные стопки и штопор.

Вскоре на столе появились бутерброды и прочая, столь необходимая в подобных случаях мелочь.

– Ну чего? – майор поднял стопку, наполненную темно-рубиновым, похожим на загустевшую кровь вином. – Александр Аполлонович! Михаил! Первую, как положено, за прошедший праздник и за товарища Сталина, вдохновителя наших побед!

Ахилло-старший покорно вздохнул – такие тосты все еще казались ему непривычными, Михаил же воспринял слова Ерофеева как должное. Вино было отменным, а застольный ритуал даже забавлял его, напоминая древнеримские возлияния в честь богоподобных Цезарей.