Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

– Итак, вы счастливы, Уил? – сказал Кенелм, садясь между корзинщиком и ребенком.

Милая старушка возле него читала трактат, связывавший ее мечты о вечной жизни с жизнью, только еще начинавшейся в колыбели. Счастлив ли он? Как Уил жалел человека, который мог задать ему такой вопрос!

– Счастлив, сэр? Еще бы не счастлив! Не проходит вечера, когда мы с Джесси и матушка не молились бы, чтоб со временем и вы стали так же счастливы. Когда-нибудь и малютка научится молиться! «Господи, благослови папу, маму, бабушку и мистера Чиллингли».

– Есть человек, заслуживающий молитв больше меня, хотя нуждающийся в них меньше. Вы когда-нибудь узнаете. Пока оставим это. Вернемся к делу; вы счастливы. Если я спрошу – почему? Не скажете ли вы: «Потому, что я женился на девушке, которую люблю, и не раскаиваюсь в этом»?

– Конечно, так. Но, прошу у вас извинения, мне кажется, вы могли бы выразить это как-нибудь получше.

– Вы правы. Но, может быть, любовь и счастье еще не нашли слов, которые могли бы достойно выразить их. Всего доброго!

Материалисты и многие пожилые люди, которые, сами того не подозревая, тоже материалисты, иной раз скажут, не подумав: «Самое главное в счастье это физическое здоровье и сила». Ах, если бы это было так! Тогда вопрос, заданный Кенелмом Чиллингли, показался бы либо бессмысленным, либо оскорбительным бедному калеке, который хотя и несколько окреп за последнее время, все же был обречен оставаться болезненным до конца своих дней. Тем более что этот вопрос был задан человеком на редкость сильным и способным наслаждаться жизнью, человеком, который с того возраста, с какого начинают себя помнить, никогда не знал, что значит быть больным, который плохо понял бы вас, если бы вы стали жаловаться, что у вас болит палец, и которого утонченность умственной культуры, умножающая доступные человеку радости, наделила самым тонким пониманием того счастья, какое могут доставить природа и внушаемые ею побуждения. Но Уил не счел этого вопроса бессмысленным или оскорбительным. Он, бедный калека, чувствовал себя гораздо счастливее молодого Геркулеса, знатного, образованного и богатого, который так мало понимал счастье, что спрашивал калеку-корзинщика, счастлив ли он – он, счастливейший супруг и отец!

Глава V

Лили сидела на траве под каштановым деревом среди луга. Белая кошка еще недавно котенок – свернулась клубочком возле нее. На коленях Лили лежала открытая книга, которую она читала с величайшим упоением.

Миссис Кэмерон вышла из дома, осмотрелась кругом, увидела девушку и подошла к ней. То ли она шла тихо, то ли девушка была поглощена книгой, но только Лили не заметила ее присутствия, пока не почувствовала легкого прикосновения чьей-то руки и, подняв глаза, не узнала кроткого лица своей тети.

– Ах, Фея, Фея, опять ты читаешь глупую книгу, когда тебе следовало бы сидеть за французскими глаголами! Что скажет твой опекун, когда приедет и увидит, что ты потратила время на пустяки?

– Он скажет, что феи никогда не тратят времени на пустяки, и побранит тебя за то, что ты так говоришь.

Лили швырнула книгу наземь, вскочила, бросилась на шею к миссис Кэмерон и нежно поцеловала ее.

– Вот! Разве это значит терять время? Я так люблю тебя, тетя! В такой день, мне кажется, я люблю все и всех.

Сказав это, она выпрямила свой гибкий стан, посмотрела на голубое небо и, полураскрыв губы, казалось, упивалась воздухом и солнечным светом. Потом разбудила дремавшую кошку и начала гоняться за ней вокруг лужка.

Миссис Кэмерон стояла и смотрела на нее увлажненными глазами. В эту минуту в садовую калитку вошел Кенелм. Он тоже остановился, любуясь гибкими движениями изящной Феи. Она догнала свою любимицу и играла с нею, сбросив соломенную шляпу и волоча по гладкой траве пришпиленную к ней ленту. Великолепные волосы, растрепавшись от бега, падали ей на лицо волнистыми локонами, а музыкальный смех и ласковые шутки Лили звучали в ушах Кенелма веселее трели жаворонка и нежнее воркования горлицы.

Он подошел к миссис Кэмерон. Лили обернулась и увидела его. Инстинктивно откинула она растрепавшиеся косы, надела шляпу и скромно подошла к нему в ту минуту, когда он приближался к ее тете.

– Извините за мой бесцеремонный приход, миссис Кэмерон: я принес вам записку от миссис Брэфилд.

Пока тетка читала записку, Кенелм обратился к племяннице:

– Вы обещали показать мне картину, мисс Мордонт.

– Но это было давно.

– Так давно, что молодая дама уже не может сдержать обещание?

Лили, по-видимому, задумалась над этим вопросом и ответила не сразу.

– Я покажу вам картину. Не думаю, чтоб я когда-нибудь нарушала обещания, но впредь буду осторожнее их давать.

– Почему же?

– Потому что вы не оценили моего обещания и мне было больно. – Лили величественно подняла голову и очень серьезно добавила: – Я была обижена.

– Миссис Брэфилд очень добра, – сказала миссис Кэмерон, – она приглашает нас послезавтра к обеду. Хочешь пойти, Лили?

– Верно, будут одни взрослые? Нет, благодарю, дорогая тетушка. Ступай одна, а я лучше останусь дома. Можно мне позвать маленькую Клемми? Она возьмет с собой Джубу, а Бланш очень любит Джубу, хотя и царапает его.

– Хорошо, милочка, к тебе придет твоя подружка, а я отправлюсь одна.

Кенелм оторопел.

– Вы не хотите идти, мисс Мордонт? Миссис Брэфилд будет очень огорчена. И если вы не пойдете, с кем же я буду разговаривать? Я не больше вас люблю взрослых.

– А вы пойдете?

– Конечно.

– А если я пойду, вы будете разговаривать со мной? Я боюсь мистера Брэфилда: он такой умный.

– Я спасу вас от него и не скажу ни одного умного слова.

– Тетечка, я пойду.

Лили подпрыгнула и взяла на руки Бланш, которая, безропотно принимая ее поцелуи, с явным любопытством вытаращила глаза на Кенелма.

Тут в доме послышалась трель колокольчика, возвещавшая о завтраке. Миссис Кэмерон пригласила Кенелма. Он чувствовал себя, как Ромул, когда его впервые пригласили отведать амброзии богов. Конечно, этот завтрак был не такой, какой мог бы насытить Кенелма Чиллингли в давнишние дни обеда в отеле «Трезвость», но в последнее время он почему-то лишился аппетита, и теперь скромная порция фрикасе из цыплят и несколько вишен, изящно разложенных на виноградных листьях, которые Лили выбрала для него, понравились ему, вероятно, не меньше, чем Ромулу амброзия, когда он вкушал ее, любуясь Гебой.

После завтрака, пока миссис Кэмерон, писала ответ Элси, Лили повела Кенелма в свою комнату, вернее – в будуар. Это была прелестная комната которая могла быть мечтой, но не женщины, а ребенка, – поразительно уютная, прохладная и сияющая чистотой. На веселых обоях – розы, жимолость, птички, бабочки. Кисейные занавески, подхваченные фестонами с изящными кисточками и лентами. Книжный шкаф, по-видимому, с хорошим подбором книг, по крайней мере – судя по переплетам. Французский письменный столик маркетри, такой свежий, без единого пятнышка, что, наверно, за ним не так уж много трудились. Рама была отворена, и, гармонируя с обоями, жимолость и розы из сада заглядывали в окно, слегка колеблясь под легким летним ветерком и наполняя маленькую комнату нежным ароматом. Кенелм подошел к окну.

– Я был прав, – сказал он, – я угадал.

Хотя он произнес эти слова тихим, едва слышным шепотом, Лили, с удивлением следившая за ним, услыхала их.

– Вы угадали, говорите? Что же?

– Ничего, ничего: я говорил сам с собой.

– Скажите мне, что такое вы угадали, я непременно хочу знать! – И Фея сердито топнула ножкой.

– Непременно хотите знать? Тогда я повинуюсь. Я на короткое время нанял комнаты на другом берегу ручья – в Кромвель-лодже – и, увидев на пути туда ваш дом, угадал, что ваша комната в этой его части. Какой прекрасный отсюда вид на ручей! А! Вон там беседка Исаака Уолтона.

– Не говорите об Исааке Уолтоне, или я с вами поссорюсь, как поссорилась с Львом, когда он хотел, чтобы мне понравилась жестокая книга этого человека.

– Кто это Лев?

– Вы не знаете? Мой опекун. Я назвала его Львом, когда была маленькой. Я увидела у него в книге картинку: лев, играющий с ребенком.

– А! Я хорошо знаю этот сюжет, – сказал Кенелм, слегка вздохнув. – Он заимствован с древней греческой геммы. Только это не лев играет с ребенком, а ребенок укрощает льва, и греки назвали ребенка – любовь.

Эта идея оказалась выше понимания Лили. Она помолчала и затем ответила с наивностью шестилетнего ребенка:

– Теперь я вижу, почему мне удалось укротить Бланш, которая не хочет дружить ни с кем другим: я люблю ее. Ах! Это напомнило мне… Подите сюда и взгляните на картину.

Она подошла к письменному столу, отдернула шелковую шторку с маленькой картины в изящной бархатной рамке и, указывая на нее, воскликнула с торжеством: