Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

Сэр Питер опустил очки, которые, собственно, были нужны ему только для чтения книг с мелким шрифтом, и внимательно посмотрел на трех дам, отвесив каждой поклон. Он направился было к Сесилии, но леди Гленэлвон, на правах знатной дамы и старой знакомой, первая подошла приветствовать его.

– Ах, любезный сэр Питер! Время не стоит на месте ни для кого из нас. Но что за беда, если оно оставляет на нас приятные следы! Когда я встречаю вас опять, передо мной встает моя молодость: я вижу друга моей юности Каролину Бразертон, теперь леди Чиллингли, наши прогулки с ней, разговоры о венках и бальных нарядах, мечты о пока еще неведомых мужьях. Садитесь-ка сюда и расскажите мне о Каролине.

Сэр Питер, который мало что мог рассказать о Каролине, во всяком случае такого, что заинтересовало бы кого-нибудь, кроме него самого, все же сел возле леди Гленэлвон и по обязанности расписал свою супругу так, насколько хватило у него фантазии. Однако он все время думал о Кенелме и не сводил глаз с Сесилии.

Сесилия вновь принялась за какую-то таинственную дамскую работу – может быть, за вышивку для табурета перед роялем, может быть – за туфли для отца, который, гордясь своими ногами и зная, что они много выигрывают в сафьяновой обуви, конечно, никогда этих туфель носить не будет. Она казалась поглощенной своим занятием, но глаза и мысли ее обращены были к сэру Питеру. Почему – об этом я предоставляю догадаться моим читательницам. И как нежно, как ласково она на него смотрела! Она нашла, что у него очаровательное, умное и доброе лицо. Ее восхищали даже его старомодный фрак, высоко завязанный галстук и панталоны со штрипками. Она почтительно взирала на его седые, некрашеные волосы. Сесилия старалась найти близкое сходство между белокурым, голубоглазым, дородным пожилым человеком и худощавым, черноглазым, угрюмым, задумчивым Кенелмом. Она находила сходство, которого никто другой не найдет. Она уже полюбила сэра Питера, хотя тот не вымолвил ни слова.

Ах, об этом стоит сказать кое-что вам, мои юные читатели! Вы, сэр, желаете жениться на девушке, которая полюбила бы вас глубоко и на всю жизнь и была бы вам доброй женой; присмотритесь хорошенько, как она обращается с вашими родителями: питает ли она к ним привязанность, бескорыстное уважение, хотя бы вы лишь смутно замечали эту привязанность или чувствовали это уважение. И если между вами и вашими родителями иной раз возникает холодок, обратите внимание, не старается ли она уговорить вас держать себя почтительно с отцом и матерью, хотя они, может быть, и не особенно расположены к ней? Вот если вы женитесь на такой девушке, считайте, что вам досталось сокровище. Вы покорили сердце женщины, которой небо дало два лучших качества: способность любить и твердое сознание долга. То, что я говорю, любезная читательница, относится и к другому полу, хотя в меньшей степени, потому что девушка, становясь женой, входит в семью мужа, а муж не входит в семью жены. А все-таки я не доверяю глубине любви мужчины, если он не выказывает большой нежности (и сдержанности, если возникнут несогласия) к родителям жены. Но жена не должна настолько выдвигать их на передний план, чтобы муж подумал, будто сам-то он оказался где-то в тени. Простите такое непозволительно длинное отступление, любезные читатели, но это не совсем отступление: рассказ мой требует, чтобы вы ясно поняли, какого рода девушка Сесилия Трэверс.

– Куда девался Кенелм? – спросила леди Гленэлвон.

– Охотно сказал бы вам, если бы знал сам, – ответил сэр Питер. – Он написал мне несколько строк о том, что отправляется бродить по «лесам прохладным и лугам цветущим»[205], может быть, на несколько недель. С тех пор я не получал от него ни слова.

– Вы пугаете меня, – сказала леди Гленэлвон, – надеюсь, что с ним не случилось ничего дурного и он не захворал.

Сесилия перестала работать и подняла глаза, внимательно прислушиваясь.

– Успокойтесь, – улыбнулся Трэверс, – я знаю, в чем здесь дело. Он вызвал на бой лучшего боксера, чемпиона Англии, и поехал за город потренироваться.

– Весьма вероятно, – спокойно сказал сэр Питер. – Я нисколько не удивился бы этому, а вы, мисс Трэверс?

– Мне кажется более вероятным, что мистер Чиллингли решил совершить какое-нибудь доброе дело, которое хочет сохранить в тайне.

Сэру Питеру понравился этот ответ, и он придвинул свой стул к Сесилии. Леди Гленэлвон, обрадовавшись этому сближению, вскоре встала и простилась.

Сэр Питер оставался еще около часа, беседуя большей частью с Сесилией, которая с удивительной легкостью нашла дорогу к его сердцу. Прощаясь, он взял слово с ее отца, миссис Кэмпион и с нее самой приехать на неделю в Эксмондем в конце лондонского сезона – этот срок был уже не за горами.

Заручившись обещанием хозяина дома, сэр Питер уехал, а минут десять спустя в гостиную вошел Гордон Чиллингли. Он уже бывал у Трэверсов. Леопольду он понравился, миссис Кэмпион сочла его необычайно образованным и искренним молодым человеком, стоящим гораздо выше большинства своих сверстников. Сесилия держала себя вежливо и дружелюбно с кузеном Кенелма.

В общем, для сэра Питера выдался счастливый день. Он с большим удовольствием отобедал в Гаррик-клубе, где встретил старых знакомых и был представлен «новым знаменитостям». От него не ускользнуло, что Гордон находится в хороших отношениях со всеми этими замечательными людьми. Хотя сам он и не имел большого веса в обществе, они проявляли к нему уважение, и, очевидно, сэр Питер им нравился. Самый выдающийся из них, по крайней мере обладатель наиболее прочно установившейся репутации, сказал на ухо сэру Питеру:

– Вы можете гордиться вашим племянником Гордоном.

– Он мне не племянник: это сын одного моего дальнего родственника.

– Очень жаль. Но он скоро осветит лучами славы самых отдаленных своих родственников. Даровитый и популярный человек – редкое сочетание. Он непременно пойдет в гору.

Сэр Питер подавил спазм в горле.

«Ах, если бы кто-нибудь из этих знаменитостей отозвался так о Кенелме!»

Но он был слишком благороден, чтобы позволить такому завистливому чувству долго владеть им. Почему бы ему не гордиться представителем своего рода, который мог вывести из мрака древний род Чиллингли? И как предупредителен был этот молодой человек с сэром Питером!

На следующий день Гордон непременно захотел вместе с ним осмотреть последние приобретения Британского музея и разные другие выставки, а вечером повел его в театр принца Уэльского, где сэр Питер был восхищен небольшой комедией Робертсона в очаровательной постановке Мэри Уилтон.

Через день, когда Гордон приехал к нему в отель, сэр Питер, откашлявшись, тотчас приступил к сообщению, которое до сих пор откладывал.

– Гордон, мой милый, я перед вами в долгу и теперь благодаря Кенелму могу с вами наконец расплатиться.

Гордон удивился, но промолчал.

– Я говорил вашему отцу вскоре после рождения Кенелма, что намерен отказаться от своего лондонского дома и откладывать для вас тысячу фунтов в год, в вознаграждение за потерю эксмондемского наследства, которое вы получили бы, если б я умер бездетным. Ваш отец не оценил это обещание и затеял со мной тяжбу о некоторых неоспоримых моих правах. Как такой умный человек мог сделать подобную ошибку, мне трудно было себе уяснить, если бы я не знал его сварливого нрава. Нрав часто побеждает в споре с умом, и это следует принимать во внимание. Не будучи сам сварливого нрава – Чиллингли вообще народ миролюбивый, – я все же не счел смягчающим обстоятельством вспыльчивость вашего отца, так мало свойственную нашему роду. Язык и тон его письма рассердили меня. Я нашел, что, если со мной обращаются таким образом, мне не к чему стеснять себя, откладывая тысячу фунтов в год. Представился случай выгодно купить имение, я занял денег и купил его, и хотя в Лондон больше не ездил, не и не откладывал обещанной тысячи в год.

– Дорогой сэр Питер, я всегда сожалел, что отец мой затеял – быть может, из особой родительской заботливости о моих интересах – эту несчастную и бесполезную тяжбу, после чего нельзя было сомневаться, что вы окончательно откажетесь от прежних великодушных намерений. Я с удивлением и признательностью увидел, как ласково и дружелюбно вы и Кенелм обошлись со мной. Пожалуйста, перестанем говорить о денежных делах: мысль вознаградить дальнего родственника за надежды, которых он не имел права питать, слишком нелепа – по крайней мере для меня.

– Но я все-таки не могу бросить эту «нелепую» мысль, несмотря на ваш благородный отказ. Надо вам сказать, что Кенелм теперь совершеннолетний, и мы уничтожили майорат. Имение, разумеется, остается в полном распоряжении Кенелма, тем более, если предположить, что он женится. И что бы ни сделал впоследствии Кенелм, имение принадлежать вам не будет и вы не должны рассчитывать на него. Даже титул навсегда исчезнет вместе с Кенелмом, если у него не будет сына. Однако, уничтожив майорат, мы могли высвободить такую сумму, которая позволяет мне, как я уже сказал, заплатить вам долг, охотно признаваемый и Кенелмом. Теперь у моего банкира лежат внесенные на ваше имя двадцать тысяч, и если вы зайдете к моему поверенному мистеру Уайнингу на Линкольн-инн, вы сможете ознакомиться с новым актом и выдать расписку в получении двадцати тысяч, на которые он имеет от меня чек. Стойте, стойте, я не желаю слышать никаких возражений! Не благодарите меня, я был обязан сделать это для вас.