Банда 2 - Виктор Алексеевич Пронин

бедолага, от нас не денется. Все хорошо, Вика. Знаешь, у законченных наркоманов, да и у начинающих тоже, бывает так называемая ломка. Это когда заканчивается действие одной дозы наркотика и уже хочется, мучительно, нестерпимо хочется новой дозы. Страдания человек испытывает совершенно невероятные. Вот и у него сейчас идет такая ломка.

— Сколько же ему можно еще ломаться?

— Это от него не зависит, это от организма. Как природа-мама определит, так и будет. А мы со своими жалкими потугами во что-то вмешаться, что-то изменить, ускорить, замедлить... Можем только помешать. Он чувствует, что прежний наркотик кончился, действие его ослабло, но боится себе же признаться в этом. Ему кажется, что здесь есть что-то нехорошее. Он ошибается. Тут все нормально. Так и должно быть. И никак иначе.

— Павел Николаевич, — проговорила Вика каким-то другим тоном, — скажите лучше... Как вы поживаете? Что вас тревожит, что радует, что тешит?

— На все твои вопросы отвечаю одним словом — А мои. Твой сосед. Меня радует, что удалось познакомиться с ним довольно плотно, но меня тревожит то, что некоторые люди, — он поднял глаза к потолку, выпустили его... Напрасно. Ох, напрасно. Но меня тешит полная неопределенность — они не знают, как им быть дальше... Ну, да ладно. А тебя он не тревожит?

— Пока нет... Пропал куда-то. Вся компания съехала с квартиры. Тишина.

— Они в самом деле съехали или просто затихли?

— Съехали. Я на их двери укрепила волос... Если бы дверь хоть раз открылась, я бы сразу это поняла. Не открывалась. Мой волос все эти дни остается на месте.

— Легли на дно, — сказал Пафнутьев с огорчением. — Ну, ничего, проявятся, крючок мы забросим уже сегодня вечером. Клюнут. Или лучше сказать — проклюнутся. Тебе не хочется поменять квартиру? Я бы мог посодействовать?

— И это советуете вы? Начальник следственного отдела?

— Да, Вика. Это советует тебе начальник следственного отдела. Человек, который кое-что знает.

— А им вы не хотите посоветовать поменять квартиру? Посодействовать в этом? На более удобную, с зарешеченными окнами, с хорошей охраной, с регулярной кормежкой? А, Павел Николаевич?

— Именно над этим и работаю.

— Успешно?

— Очень.

— Тогда я остаюсь в своей квартире.

— Смотри, Вика... Мне бы спокойней спалось, если бы я знал, что ты не рядом с ними...

— Павел Николаевич! — весело рассмеялась Вика. — Вы вынуждаете меня говорить неприличные вещи... Мне бы тоже спокойней спалось, если бы я знала, что вы рядом! Игра слов, да?

— Видишь ли, — смутился Пафнутьев и довольно заметно покраснел, — в каждой шутке есть только доля шутки.

— А все остальное? Правда?

— Да. Шутка — это только форма. А содержание... Содержание остается неизменно суровым. У меня тоже напрашиваются игривые слова... Но мне не хотелось бы их произносить игриво... А то мы все шутим, шутим, все боимся, как бы нас всерьез не приняли, как бы...

Резкий телефонный звонок прервал Пафнутьева.

— Слушаю, — сказал он уже другим голосом, суховатым и требовательным.

— Тут опять наш приятель не очень хорошо себя ведет, — Пафнутьев узнал голос стукача Ковеленова.

— Ив чем это выражается?

— Зверское избиение без видимых на то оснований, — помолчав, ответил Ковеленов. — Не знаю, выживет ли...

— Кто? — недовольно спросил Пафнутьев. Что-то не нравилось ему в сегодняшнем разговоре со стукачом, что-то настораживало. Ковеленов явно выпадал из своего обычного чуть снисходительного насмешливого тона Впрочем, это могло объясняться и необычностью обстановки, неудобством расположения телефонной будки, мало ли чем еще...

— Жертва, — ответил Ковеленов напряженным голосом. Обычно он говорил легко, как бы слегка посмеиваясь и над собой, и над той таинственностью, к которой прибегали оба, скрывая ото всех на свете свою связь, свое сотрудничество. Так уж у них установилось с самого начала — даже самое важное сообщать походя, бесцветным голосом, с улыбкой, а то с этакой кривоватой ухмылкой, какая бывает у людей, жалующихся на несварение желудка, запор или еще какую-нибудь хворь, о которой-то в приличном обществе и сказать неловко.

— Я там нужен? — спросил Пафнутьев.

— Решайте... Думаю, для общего образования и не помешает... А там уж вам виднее, как оно и что...

Пафнутьев все больше настораживался. С одной стороны сам звонок говорил о том, что Ковеленов продолжает работать, сообщает ему о местонахождении человека, которого он ищет, и в то же время в его словах явно звучало какое-то несмелое, замаскированное предостережение.

— Из наших там есть кто-нибудь?

— Есть... Но они, по-моему, не знают как им поступить, как жить дальше...

— Они его взяли?

— Повода не находят. Вот если помрет, или еще чего пострашнее с нею, то есть, с жертвой случится, тогда, глядишь, и это самое... — продолжал мямлить Ковеленов.

— Мне кого-нибудь прихватить с собой?

— Не помешает, хотя хватает тут вашего брата, — ответил Ковеленов с легкой, но четко услышанной заминкой. И Пафнутьев еще больше озадачился — такая заминка проскакивает, когда человеку кто-то подсказывает, что говорить.

— Ты там один?

— Нет.

— Кто еще?

— Да много разных...

— Кого много? Твоих ребят, моих, случайных?

— Всех хватает.

— Ничего не понимаю! — резко сказал Пафнутьев в трубку.

— Я тоже.

— А сам-то ты не попался?

— Трудно сказать...

— Даже так... Хорошо... Еду.

— Может не стоит? — произнес Ковеленов странно вымученным голосом и этим окончательно сбил Пафнутьева с толку.

— Приеду разберусь. Откуда звонишь?

— Тут телефон случайно целый оказался, как раз в тылу кинотеатра «Пламя». Сквер, скамейки, мокрые, правда, замоченные, деревья... И будочка телефонная стоит... Дверь сорвана, стекла выбиты, как после бомбежки, а телефон, как ни странно, работает... Я возле большой клумбы, здесь в центре сквера большая клумба с красными цветами, они, по-моему, и зимой красным цветом цветут...

— Знаю!

— Вот здесь и развернулись печальные события, — уныло тянул Ковеленов.

— Для кого печальные?

— Для меня, конечно. А потом... Потом, кто его знает, кого эти события засосут, затянут, поглотят...

— Ладно, еду.

— Мне подождать?

— Подожди, но в сторонке. В дело не лезь. Вообще, постарайся не возникать.

— Нам всем этот совет не помешает, — произнес Ковеленов загадочные слова, но пока Пафнутьев соображал, как их понимать и что за ними стоит, он сам уже положил трубку. Помолчал, глядя в телефонный диск. Что его насторожило в этом разговоре, что было непривычным? Ковеленов говорил о клумбе с красными цветами и сказал, что они, по его мнению, цветут чуть ли не всю зиму... Непонятно. Ковеленов в разговоре допустил какой-то сбой, нарушение связности... Но Ковеленов не допускал сбоев. И проскочило у него еще одно словечко — замоченные скамейки. Замоченная, значит, насильственно убитая скамейка? Или он просто нашел возможность вставить в разговор само слово — «замоченный»? То есть, убитый.