Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко

— Катайте! Мы от сестры придем вам помочь.

Группа рассеялась на две партии.

Через пять минут Семен и Сабинин стучались в дверь домика, в котором квартировал тенор Чернышев.

На дворе окончательно стемнело. Станица не подавала уже почти признаков жизни, и тенор собирался ложиться спать.

Дверь открыл Чернышев, с недоумением загородивший дорогу незнакомым молодым людям.

— Сестра Матвея Юсакова здесь живет? — спросил Семен. Айзман.

— Здесь. На что она вам? — грубо спросил тенор.

Но Нюра, услышавшая вопрос, уже догадалась о том, что посещение незнакомцев вызвано чрезвычайными обстоятельствами и вышла в сени.

— Это товарищи Моти, пусти, — сказала она, узнавая Семена Айзмана.

Тенор, предусмотрительно стоявший у двери, скрылся за ней, а на крыльцо казачьего домика вышла озабоченная Нюра.

Коротко Семен рассказал ей, что произошло.

Молодая женщина не удивилась и не стала переспрашивать, что именно ей делать. Из нескольких слов ей стал понятен весь план товарищей Матвея. На секунду она задумалась о муже, но сейчас же сообразил как ей поступить.

— Ну, хорошо, товарищи, идите, а я пошлю куда-нибудь мужа в гости и выйду ждать обыска.

Семен и Сабинин, тронутые сознательностью Нюры, горячо пожали ей руку. Женщина закрыла дверь, поспешить одеться.

Повернувшись к выходу, Айзман вдруг увидел в углу крыльца пару лодочных весел — «бабаек», как их называют казаки.

Какая то мысль пришла приятелю Матвея в голову, и он быстро положил себе „бабайки" на плечо.

— Зачем они тебе? — удивился Сабинин.

— Увидим. Скорее идем. — И молодые люди, минуя заборчики маленьких дворов, направились к двору матвеевого жилища. У калитки при выходе от Нюры они столкнулись со спешившей к дочери Максимовной, которую, очевидно, уже предупредили ребята.

Они приветливо кивнули ей головой, не останавливаясь.

Почти следом за ними вышел и встревоженный и сбитый с толку внесенной молодыми людьми паникой тенор, которого Нюра молниеносно снарядила «в гости» к каким-то знакомыми.

Только-что женщина избавилась от раздраженного ее повелительной командой и вышедшего из себя мужа, как в комнату вошла трясущаяся от слез Максимовна.

— Ой, Нюрочка, что же это будет? Пропадет же теперь Мотечка, замордуют его окаянные ироды в тюрьме.

И Максимовна хотела броситься на плечо дочери.

Нюра повелительно топнула ногой' и возмущенно остановилась перед матерью, натягивая на себя выходную кофту.

— Вы хотите, чтоб Матвей через ваши слезы погиб? Перестаньте плакать. Слышите... Если вы будете плакать, жандармы все откроют. Ну? иначе я сама все скажу им, как только они придут.

Максимовна испуганно сжалась и, покорно вытерев слезы, убито отошла в угол.

— Ну, не буду, не буду, Нюрочка. Делайте, что хотите, с матерью.

Нюра проявляла необычайное присутствие духа. Она понимала больше, чем этого можно было ждать от занятой хозяйством жены обывателя. Не даром она, давно уже по достоинству оценив свою замужнюю жизнь, презирала пустого мужа и так много думала о поведении брата и о своих обещаниях ему. Теперь представился хоть один случай, когда она могла быть полезной ему.

— Возьмите — на трюмо лежит — шитье и сядьте, шейте, как-будто ничего не знаете. Когда жандармы вам скажут, что пришли с обыском и что Матвей арестован, тогда плачьте. Я приведу их сюда.

Молодая женщина вышла и спустилась на линию железной дороги. Жандармам в качестве ближайшей приметы матвеевой квартиры, если бы они стали расспрашивать дорогу к ней, обязательно должны были указать на находившуюся в этом районе станицы будку. От будки шел накатанный проселочный путь и к квартире Матвеевой матери и к домику тенора, но только квартира Матвея была ближе к реке и ниже линии железной дороги, а дом тенора выше ее.

Нюра в тени будки остановилась, ожидая появления жандармов.

Установился ясный лунный вечер. Далеко по полотну линии блестели полосы рельс, ниже сверкала река, а над линией обрывистые бугры тонули в тенях домиков, дворов и казачьих садов, покрывавшихся первой весенней листвой.

Во всей станице не слышно было никакого шума, кроме лая нескольких собак. Только в окошке будочника светился огонек, да маячил вдали по направлению к городу зеленый фонарь предстанционного диска.

Целой вереницей жандармы приблизились к будке и замедлили шаг.

В это время из тени переулка вышла, сдерживая волнение, Нюра, тихо направившаяся к полотну дороги.

— Вот и будка, — сказал один из вахмистров, оглядывая окрестность.

— Эй, тетка, постой! — воскликнул другой.

Этого только и нужно было Нюре.

Она повернулась.

— Где тут живет мастеровой Матвей Юсаков?

Вышло все именно так, как рассчитали Качемов и Айзман. Жандармы, не спросив жителей, не могли найти квартиры Матвея.

— А на что он вам? Я его сестра, его нет дома. Я его и жду здесь целый вечер.

— Ты его сестра? — удивился жандармский офицер.— А ну, веди нас домой.

— Брата нет дома сейчас.

— Веди, не разговаривай. Знаем, что его нет дома... Достукался ваш братец, теперь не дождетесь вы его, пока не издохнет.

— Мой брат не мешает никому жить, зачем же ему издыхать, если вы с добрым делом его ищите.

— Веди, веди, не разговаривай. Тоже, должно-быть, такая же шкура.

— Мерзавцы, вы не смеете оскорблять меня.

Жандармы очутились перед квартирой.

Нюра вскочила во двор. Двое жандармов ринулись за ней во главе с офицером.

— Апрасюк, позови понятых; соседей.

— Слушаю, ваше благородие!

Как только жандармы, миновав чулан, очутились в покрытой чистыми ряднами светелке теноровой квартиры, Максимовна, взглянув на них, разразилась слезами, судорожным хлипом и причитаниями.

— Ой чуяло ж мое сердце, чуяло...— И она упала на диван, на котором лежало смоченное уже и без того ее слезами шитье.

Нюра метнулась успокаивать мать.

Естественней этой обычной для жандармов при обысках в рабочих семьях картины ничего нельзя было придумать.

Вошли двое понятых казаков, перепуганных важностью того государственного дела, для которого всесильные жандармы заставили их оставить свои лежанки.

Ошеломленные, они наблюдали всю процедуру обыска, отвечая на замечания и брань вахмистров и офицера только невразумительными междометиями и поддакивающим мычанием.

Жандармы бесповоротно были введены в заблуждение, так как только из отобранного у Матвея случайного письма они узнали, что он живет в Гниловской станице, «вблизи Троицкой церкви», совершенно упустив первое дело, по которому Матвей привлекался раньше.

Обыск продолжался часа два. Удивило обыскивавшего офицера отсутствие каких бы то ни было обывательских вещей, обычно находимых у неблагонадежных лиц. Не было ни излюбленных рабочими открыток, ни