Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Майданная разноголосица сбила с толку его. Замахал шапкой, требуя порядка:

— Кончай базар!

Выставив тупой подбородок, будто принюхивался к настороженному сопению отрядников, дал слово вознице:

— Корней, ты как мозгуешь?

— Дело. Гляди, свершим бричку…

Братва кинулась на колокольню.

Ларион придержал коня. Сбил папаху, вслушивался.

— Навроде опять вызванивают, а?

— Почудилось, Ларька, тебе…

Конная связь между Веселым, Казачьим и имением продумана загодя. Маслак из Казачьего ставит на полпути к Веселому пикет. До балки Хомутец обеспечивает Красносельский, оставшийся в имении.

С пикетом к Веселому Маслак поручил выдвинуться ему, Лариону. Помнит: набат заглох, когда выезжали из хутора. Отмахали верст семь. Неужели Маслак опять звонит? «Взаправду, почудилось. В ушах небось еще ка-зачинский звон…» — подумал, силясь отделаться от ощущения неясной тревоги. Чем она вызвана? Ночной степью, забурьяневшей, угрюмой? Бывало, мальцом заставала ночь одного в глухой степи с палкой. А тут — на резвой лошади, вооружен, а за спиной еще десяток таких же, как сам…

Пустынный шлях. Знал, на выезде из падины, с левой руки, должен быть кургашек. Издали увидал — высится белой кибиткой над бурой степью. Пробились сквозь снег. Макушка просторная, обросшая чахлыми кустиками полынка, с выдутой ветрами глинистой плешиной. Все кинулись наземь. Облегчались, разминали натруженные ноги. По рукам загулял кисет. Лошади с храпом втягивали степные запахи. Тревоги не выказывали.

Ларион остался в седле. Привстав на стремена, до рези в глазах вглядывался в сторону Веселого. Хутор за бугром, слитым с золисто-бурым краем неба; да и далеко — верст семь, восемь. Тревога опять дотронулась холодком — пахнула в щеки, колюче улеглась под самым сердцем. Он вдруг понял, откуда у него такое ощущение. Ветерок! Густой, упругий, подувает прямо от Веселого… Не почудилось — колокольный звон был! Доносился именно с Веселого, а не Казачьего. Не догадался повернуть ухо в эту сторону… Что же там у братушки? Они ли сзывали веселовцев на плац? Набаты в план не входили. Маслаку взбрело в голову ни с того ни с сего. Зная брата, почти был уверен, что он сдуру не рискнет будоражить округу. Неподалеку хутор Проциков, а в нем — полторы сотни казаков…

Лариону сделалось не по себе. Сворачивая цигарку, не ощущал ее пальцами. Как старшему, пикет оставлять ему не положено, но и торчать на этом кургашке не было сил.

— Санька! Харитонов!

— Чего тебе?

У стремени встал низкорослый, коренастый парень в солдатской шапке и домашнем полушубке.

— За старшего оставайся… Курган без особой нужды не кидать. А я с хлопцами проскочу к Веселому. На душе муторно.

— Валяй.

По утоптанному шляху кони шли в намет. Сбивая на рысь, Ларион наставлял ухо — чудился какой-то шум. Пробитая с вечера партизанами дорога проглядывалась далеко. Ночь как-то незаметно поредела, выцвела: месяц высветлил с изнанки тучи то ли рассвет?

Выгреблись на бугор, открылся хутор. В белесом небе выделялась колокольня. Крайние сады как на ладони. В этом месте свежепротоптанная дорога свернула со шляха; до левад по чистому выгону виднелся ее след.

На развилке разъезд встал. Все трое услышали гомон, шум; смутно доносились отдельные крики. Переглянулись: что бы значило? Прогремел выстрел. Ему ответили пачкой, напористо, собранно… Эхо распороло воздух даже тут, на бугре. Выстрелы зачастили и в другом конце хутора. Из садов на выгон стали вырываться всадники.

— Братва!

Ларион крутнулся на ребячий голос. На обочине, в трех шагах, под сурчиной, — человек. Будто приник ухом к земле; странно подвернутые руки выдавали неладное. Мурашки поползли по коже: по лисье-рыжему полушубку угадал Сидоряка, Федота…

Чуяло сердце недоброе… Срывая со спины винтовку, Ларион силком выдавил из себя:

— Давай, Стешка… До Маслака гони!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Глубоким вечером въехали в Веселый. Приступили с атаманского куреня. Заминка случилась поначалу, у калитки. Мужской, с недоброй хрипотцой голос ощупывал вопросами:

— Кого там по ночам леший носит?

— Свои.

— «Своих» много зараз шастает под чужими базами… Откудова, спрашиваю?

— Из Казачьего. Дело до атамана.

Ржаво заскрипел засов.

— Веди в курень, — сказал Борис, мельком взглянув на высокого казака без папахи, в накинутом на плечи полушубке.

В передней темно. Свет стлался узкой стежкой по выскобленным песком полам из неприкрытой двери горницы. Борис толкнул ее локтем. Под висячей лампой за столом сидел лобастый сухопарый казак в нательной бязевой сорочке. Высоко вскинув рыжие кустики бровей, удивился поздним гостям.

— Откуда молодцы такие?

— Казачинцы до вас, батя.

— Во-она с каких краев…

По скуластому лицу атамана растеклась постным маслом ухмылка. Отложил протертый и собранный уже винтовочный затвор, откинулся на спинку венского стула.