Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Да. Но почему, Отец? Разве я сделал что-нибудь не так? Прошу прощения, если я оскорбил тебя.

— Ты меня не оскорбил. Ты хороший мальчик и упорно работаешь. Просто так лучше для семьи, чтобы у тебя было другое имя.

— Но почему, Отец?

— Придет время, и я тебе объясню.

Потом, когда мальчику исполнилось двенадцать и он пошёл учиться и показал, чего стоит, отец послал его в Штаты. «Теперь тебе нужно научиться всему, что делают заморские дьяволы. Ты должен говорить как они, спать как они, походить на них внешне, но не забывать при этом, кто ты, кто твой народ, и не забывать, что все они хуже нас, не похожи на людей и, конечно же, совсем, ети их, не цивилизованны».

«Если бы они только знали, эти американцы — от тайбаня до последнего болвана, — а также англичане, иранцы, немцы, русские, люди любой расы и цвета кожи… Если бы они только представляли, что о них думает самый последний, паршивый кули, их бы хватил удар, — усмехнувшись, в миллионный раз сказал себе Пол Чой. — Не то чтобы всякое племя в Китае презирало иностранцев — их просто не принимают в расчет как людей. Конечно, мы не правы, — рассуждал он. — Иностранцы тоже люди, и некоторые из них цивилизованны — по-своему — и значительно опережают нас в техническом отношении. Но мы лучше…»

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Горнт, пригибая голову, чтобы не задеть канаты, и стараясь не ступить в разбросанный по палубам мусор.

— О, просто размышлял, какая сумасшедшая пошла жизнь. Месяц назад в это время я занимался серфингом в Малибу, в Калифорнии. Черт возьми, Абердин — нечто иное, верно?

— Вы имеете в виду запах?

— Да, конечно.

— Ну да.

— Во время прилива не лучше. Но, похоже, эту вонь чувствую лишь я один!

— Когда вы были здесь в последний раз?

— Пару лет назад — приезжал на десять дней, когда окончил учебу. У меня степень бакалавра в бизнесе но, похоже, я никогда к этому не привыкну, — усмехнулся Чой. — Здесь совсем не Новая Англия!

— Где вы учились?

— Сначала в Сиэтле. Колледж, университет Вашингтона. Потом получил степень магистра в Гарварде, в Гарвардской школе бизнеса.

Горнт остановился:

— В Гарварде?

— Да. Я получил грант, стипендию.

— Это очень хорошо. Когда вы окончили?

— В июне прошлого года. Это все равно что отбарабанить срок в тюрьме! Просто снимай штаны и подставляй задницу, если не получаешь нужные оценки. Два года в аду! Когда я выбрался оттуда, мы с приятелем отправились в Калифорнию. Подрабатывали где придется, чтобы добыть деньжат на серфинг и развлечься после всей этой потогонной учебы. А потом, — Чой ухмыльнулся, — потом, пару месяцев назад, меня нашел дядя У и сказал, что пора возвращаться и вкалывать. Вот я и здесь! В конце концов, за мое образование платил он. Моих родителей давно нет в живых.

— Вы были первым в своей группе в Гарварде?

— Третьим.

— Весьма неплохо.

— Благодарю вас. Уже недалеко, наша джонка крайняя.

Пока они перебирались по шаткому трапу от одного плавучего дома к другому, на Горнта с подозрением посматривали молчаливые обитатели водных жилищ. Кто дремал, кто готовил еду или ел, иные играли в мацзян, некоторые чинили рыболовные сети, дети кое-где ловили рыбу на свет.

— Здесь немного скользко, мистер Горнт. — Пол Чой спрыгнул на липкую палубу. — Ну вот и пришли! Дом, милый дом! — Он потрепал по вихрам заспанного мальчика-впередсмотрящего и произнес на хакка, которого, как ему было известно, Горнт не понимал: — Не спи, Маленький Братец, а то дьяволы до нас доберутся.

— Да-да, доберутся, — пропищал мальчик, подозрительно косясь на Горнта.

Пол Чой повел Горнта дальше вниз. Старая джонка пахла смолой и тиком, гнилой рыбой и морской солью, тысячей штормов. Спустившись по трапу в средней части джонки, они попали в носовую каюту размером со стандартный одноместный номер, во всю ширину корпуса лодки. В небрежно сложенном из кирпичей очаге горел древесный уголь, а над ним гудел на открытом огоне закопченный чайник. Дым поднимался клубами вверх и валил наружу через вырезанный в палубе грубый дымоход. С одного борта стояло несколько старых стульев из ротанга, пара-тройка столов и грубые койки, одна над другой.

Четырехпалый У был один. Указав на стул, он расплылся в улыбке.

— Хейя, лады видить, — произнес он, запинаясь, на скверном английском, который с трудом можно было разобрать. — Висыки?

— Спасибо, — кивнул Горнт. — Тоже рад видеть вас.

Пол Чой разлил хорошее виски в грязноватые стаканы.

— Вам с водой, мистер Горнт? — спросил он.

— Нет, пусть будет неразбавленное. Не очень много, пожалуйста.

— Да, конечно.

У взял свой стакан и поднял его, обращаясь к Горнту:

— Лады видить тибе, хейя!

— Да. Ваше здоровье!

Китайцы наблюдали, как Горнт отпил глоток.

— Хорошо, — похвалил Горнт. — Очень хорошее виски.

У снова расплылся в улыбке и указал на Пола:

— Он сына сисытлы.

— Да.

— Халосы сыкола — Залатой Сытлана.

— Да. Да, он рассказал мне. Вы можете гордиться.

— Сыто?

Пол Чой перевел старику.

— А, сыпасиба, сыпасиба. Он гавали халасо, хейя!

— Да, — улыбнулся Горнт. — Очень хорошо.

— А-а, халасо, нициво. Кулити?

— Благодарю вас.

Отец и сын наблюдали, как Горнт достает сигарету. Потом сигарету взял У, а Пол Чой дал обоим прикурить. Снова наступило молчание.

— Халасо со сыталы дылуга?

— Да. А вам?

— Халасо. — Снова молчание. — Он сына сисытлы, — повторил старый моряк, наблюдая, как Горнт молча кивает — ждет. Ему было приятно, что Горнт просто сидит и, как подобает цивилизованному человеку, терпеливо дожидается, когда он, У, перейдет к делу.

Некоторые из этих розовокожих дьяволов в конце концов чему-то учатся. Да, некоторые даже слишком, ети его, хорошо. Например, Тайбань, с этими своими холодными, безобразными рыбьими глазами, как у большинства заморских дьяволов, которые смотрят на тебя словно дохлая акула, — этот умеет даже немного говорить на хакка. Да, Тайбань слишком хитер и слишком цивилизован, но ведь за ним целые поколения, а дурной глаз был у его предков и до него. Да, но старый Зеленоглазый Дьявол, первый в его роду, заключил договор с моим предком, великим морским воителем У Фанчоем и его сыном У Квоком, соблюдал этот договор и позаботился о том, чтобы договор соблюдали его сыновья — и сыновья сыновей. Так что к этому теперешнему тайбаню нужно относиться как к старому другу, хоть он самый опасный из всего рода.

Старик чуть не поежился, но сдержался и харкнул, чтобы отпугнуть злого бога слюны, который прячется в горле у каждого. Он изучающе посмотрел на Горнта. «И-и-и, как, должно быть, противно видеть такую розовую образину в каждом зеркале! Все эти волосы на лице, как у обезьяны, и везде бледная кожа, как у бледной жабы на брюхе! Уф!»

Притворно улыбнувшись, чтобы скрыть досаду, он попытался прочесть, что написано на физиономии Горнта, но не смог. «Ничего, — радостно сказал он себе, — для этого и было потрачено столько денег и времени на подготовку Седьмого Сына. Он-то должен знать».

— Можит пыласить усылуга? — нерешительно произнес он. Приятно скрипнули бимсы джонки, качнувшейся на швартовах.

— Да. Что за услуга, старый приятель?

— Сына сисытлы пала ити лабота. Давати лабота? — На лице Горнта изобразилось изумление, и У постарался скрыть вызванную этим досаду. — Паисынять, — сказал Четырехпалый по-английски, а потом добавил, обращаясь к Полу Чою на гортанном хакка: — Объясни этому Пожирателю Черепашьего Дерьма, чего я хочу. Как я тебе говорил.

— Дядя приносит извинения за то, что не может говорить непосредственно с вами, и просит меня объяснить, мистер Горнт, — вежливо начал Пол Чой. — Он хотел спросить, не можете ли вы предоставить мне работу — вроде как стажером — в подразделении вашей компании, которое занимается воздушными и морскими перевозками.

Горнт сделал глоток виски.

— Почему именно в этом подразделении, мистер Чой?

— У моего дяди, как вы знаете, значительные интересы в судоходстве, и он хочет, чтобы я модернизировал его предприятие. Я могу предоставить вам точную и подробную информацию о себе, если вы рассмотрите мою кандидатуру, сэр. На втором году в Гарварде я занимался этими вопросами — в основном перевозками всех типов. До того как мой дядя вытащил меня обратно сюда, я был принят в международный отдел Банка Огайо. — Пол Чой помедлил. — Во всяком случае, вот о чем он просит.

— На каких ещё диалектах кроме хакка вы говорите?

— На мандарине.

— Сколько иероглифов можете написать?

— Около четырех тысяч.

— Скорописью владеете?

— Только скоростной машинописью, сэр. Могу печатать около восьмидесяти слов в минуту, но не на чистовик.