Тайная помолвка - Вера Крыжановская-Рочестер

Когда молодые супруги успокоились насчет тети Адели, они и сами отправились на отдых.

Почти через год после этого примирения все в доме князя Орохай в Пеште ликовали. Валерия произвела на свет второго сына, и молодой отец был без ума от радости.

Однажды утром, дней через десять после рождения ребенка, Рауль сидел у изголовья жены. Он вынул новорожденного из колыбели и не мог на него налюбоваться.

– Как назовем мы этот плод нашей воскресшей любви? – спросил он вдруг.

– Этот плод счастливой любви мы назовем Раулем! – ответила Валерия, любящим взглядом смотря на красивое лицо мужа.

Радость озарила лицо Рауля, он вспыхнул от удовольствия и благодарно взглянул на жену.

– Благодарю! – сказал он, прижимая к губам руки Валерии. – Если мое имя для тебя синоним счастья, то мне ничего не остается желать и я буду лишь молиться Богу сохранить нам то, что по его милосердию нам дано.

VI

Нечаянная встреча на вокзале взволновала Гуго Мейера еще больше, чем Валерию. В глазах молодой женщины он прочел подозрение и мучался сомнением, не будет ли этот случай первым шагом к предсказанному открытию преступления. Под гнетом этой тайной тревоги несколько дней спустя уехал он с Эгоном из Пешта в свое поместье, где ему вздумалось восстановить в первоначальном виде разрушившийся феодальный замок, имя которого он носил. Там он провел конец лета в полном уединении, вежливо и сдержанно отвечая на заискивание соседей, из которых многие имели дочерей-невест и в душе жаждали бы породниться и соединить свои полинялые гербы с миллионами «выкреста», слывшего к тому же вдовцом.

Раза два-три всего банкир ездил в Пешт для ликвидации необходимых дел, и в одну из таких поездок узнал от барона Кирхберга о примирении Рауля с Валерией.

Поднявшаяся в его груди при этом известии буря и бешеная ревность указывали, к его ужасу, какую силу имела еще над ним эта гибельная страсть. Но теперь он обладал тем, что побеждает страсти: он горячо молился, и молитвы облегчали его душу. Они покоряли его недостатки, поддерживали его в этом нравственном испытании, а непрерывное сношение с покойным отцом благотворно повлияло на него.

«Стыдись, сын мой, – писал Авраам, – поддаваться недостойному чувству. Ты должен радоваться, наоборот, что сглаживаются последствия твоего преступления, а невинная женщина успокоилась и вновь обрела уважение, утраченное было по твоей вине. Не забывай, что на земле – все мимолетно; все, что имеешь, ты должен будешь покинуть в тот миг, когда закроются твои телесные глаза, и единственный капитал, который ты понесешь на всевышнее судилище, будут добрые дела и победы над страстями. Помни, когда представится случай, а это будет скоро, что прощение и милосердие облагораживают того, кто их применяет, а вера мертва и бесплодна, если ее не оживляют дела».

Для мужественной души его эти слова не прошли даром. Мрачный, с разбитым сердцем, но с твердой решимостью подавить свою безумную страсть, вернулся он в Пешт и отдался исключительному труду и делам тайного благотворительства, круг деятельности которого расширялся все более и более.

Около половины ноября важная финансовая сделка заставила его поехать в Берлин. Он находился там уже недели три и раз, выходя из экипажа у своего отеля, невольно обратил внимание на маленькую, громко плачущую девочку с окровавленной рукой. Швейцар, побагровев от злости, сильно бранил за что-то бедную малютку, а стоящий возле нее двенадцатилетний мальчик с корзиной провизии на плечах, видимо, старался защитить и оправдать виновную. Осколки бутылки и пролитое молоко у самого подъезда отеля явно свидетельствовали о причине скандала. С жалостью взглянул Гуго на бедную малютку. На вид ей было не более трех лет, посиневшие ручонки нервно дрожали. Одежда, хотя и чистая, но совсем изношенная, и дырявые башмаки обнаруживали ее бедность. Вязаный платок соскользнул с головки, и длинные густые пепельного цвета волосы рассыпались по плечам.

– Что сделала бедная девочка и за что на нее так кричат? Я заплачу убыток, и чтобы больше не было разговора! – сказал, подходя поспешно, банкир.

Все оглянулись.

– Не плачь, Руфь, – сказал мальчик, прежде чем швейцар успел открыть рот. – Этот добрый господин даст тебе на что купить другую бутылку молока, и хозяйка не будет тебя бить.

Девочка подняла голову, и ее большие черные бархатные, полные слез глаза смотрели на Гуго с выражением скорби, надежды и мольбы.

Он вздрогнул, это бледное исхудалое личико поразительно напоминало ему Эгона.

– Знаете вы, чья это девочка? – спросил он швейцара.

– Не знаю, господин барон, но думаю, что она живет поблизости, так как часто здесь проходит.

– Я ее знаю, – сказал мальчик, смело выступая вперед. – Я живу на одной лестнице с прачкой Каролиной, у которой квартирует мать Руфи. Это бедная и очень больная женщина, испанская еврейка, как говорят, а зовут ее Кармен Петесу.

Вельден побледнел, но, овладев собой, вынул из кармана несколько талеров и дал их мальчику.

– Вот, пойди заплати хозяйке за молоко, а больной женщине скажи, что незнакомый благотворитель придет к ней через час и приведет ее дочь. Остальные деньги возьми себе.

– Благодарю вас, – сказал мальчик, радостно улыбаясь. – Но вам незачем спешить приводить девочку. Г-жа Петесу ходит шить поденно и возвращается только в половине седьмого, а Руфь остается на попечении хозяйки. Это злая женщина, она мучит девочку и держит ее на посылках, не думая о том, что она еще совсем маленькая. А живут они… – и мальчик назвал улицу и дом.

– Пойдем со мной, милая, я дам тебе гостинца, – сказал Гуго, беря за руку малютку, которая робко пошла за ним, не смея возражать.

Приказав прислать ему тотчас одну из горничных отеля, банкир повел девочку в занимаемые им помещения. С простодушным любопытством оглядывала она окружающую ее роскошь, но вскоре глаза ее приросли к столу, на котором к возвращению банкира приготовлены были фрукты, вино и паштет. В эту минуту вошла горничная. Гуго дал ей деньги и попросил купить тотчас белье и платье для своей маленькой гостьи.

– Здесь на базаре, против отеля, я найду все, что надо, – сказала она. – Через полчаса приказанное бароном будет исполнено.

Когда она ушла, Вельден посадил девочку к столу, отрезал ей кусок паштета и велел ей самой брать фрукты из корзины, а сам, облокотясь на стол, молча смотрел на нее. Да, он не сомневался, то была сестра Эгона, дочь Рауля.

Но какими судьбами Руфь, похитившая целое состояние и имевшая право на помощь своего богатого любовника, впала в такую нищету, что ребенок находится во власти прохожих?