Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я ничего утром не ела.
— Ели вы или не ели — это ваше дело. Это меня не касается. А ложка должна быть. Я за нее отвечаю.
— Да найдется ложка, — крикнула Галя, — кому она нужна!
Буфетчица обернулась к ней:
— У меня в прошлом месяце шести ложек не хватило. И все из моего кармана. А защитники находятся. Я вам ложки не дам, как хотите, — сказала она Зое. И ушла, придерживая поднос на уровне головы.
И вот такая ерунда могла расстроить Зою почти до слез.
— Ничего, сказала Галина, — я вам свою дам. У меня есть запасная. А вы не реагируйте. Они все здесь такие грубые. Понять можно — надоели мы им до смерти.
Два раза прибегала сестра, кричала в дверь:
— Батюкова, на гипс!
— Нет Батюковой, в садике гуляет, — отвечала Анна Николаевна.
В третий раз заглянула Софья Михайловна.
— Ну где же Варвара? Вот какой человек! Всех задерживает, — пожаловалась она.
Пока Софья Михайловна стояла в дверях, все молчали.
— Она с собой огурчиков взяла, сала и хлебушка черного, — сообщила шепотом Наташа.
— Выпивает. К обеду-то придет.
— А выписываться не хочет, — сказала Галя.
— Ой, а я как хочу выписаться, — завизжала Наташа, — просто не дождусь завтрашнего дня! Сперва по телефону всех подружек обзвоню, а вечером гости придут. Я так по дому соскучилась!
— А по школе?
— Ну и по школе, само собой. У меня еще освобождение на неделю будет. А уроки мне и сюда приносили.
— Наташа, ты не забудь. Мама само собой, а ты позвони, скажи ему негромко.
— Ой, что вы, Анна Николаевна! Я сейчас же позвоню. У меня телефон в книжечке записан!
— С ней-то ничего не говори, а ему скажи: мама, мол, тебя одного просит прийти. Одного.
— Я так скажу: непременно, непременно идите к маме в больницу. Сегодня же идите — так я скажу.
— Ну, хоть когда сможет. Очень-то не напирай.
Опять открылась дверь. На пороге появилась девушка, похожая на одуванчик, — пушистая желтая головка и зеленое мини-платьице. В руках у девушки были две роскошные розы на очень длинных стеблях.
— Кто здесь будет Анна Николаевна Сахарова?
Анна Николаевна приподнялась на кровати.
— Вот это вам в знак внимания, — сказала девушка, протягивая ей розы. — Как вы себя чувствуете?
— Ничего, спасибо, — едва промолвила Анна Николаевна.
Она понимала, что ей надо улыбнуться, но другие чувства — удивление, любопытство, волнение — были так сильны, что улыбка то и дело соскальзывала у нее с лица.
— Я вас проведать пришла, — сообщила девушка. — Значит, сейчас здоровье у вас хорошее?
— Какое там здоровье…
Девушке предложили стул, и она присела на краешек, не зная, о чем говорить и не слишком тревожась наступившим молчанием. Отсидев несколько минут, она, видимо, решила, что программа выполнена.
— Ну, поправляйтесь. Вы Саше скажите, что у вас Мая была. Меня Мая зовут.
— Алик он, — тихо возразила Анна Николаевна.
— Это сейчас имя не модное. Мне больше Саша нравится. Я с ним так и договорилась, что буду его Сашей звать.
Она попятилась к двери, приветственно поводя выпяченной ладошкой, и бочком выскользнула из палаты.
— Какая хорошенькая! — высказалась Наташа. — И розы такие чудные принесла! Это вам к ней надо приглядываться?
— Кто их разберет, — еще не очнувшись, ответила Анна Николаевна.
— А как же цыганка?
— Ох, не знаю я ничего. Ничего мне не известно.
— А мне девушка не понравилась. Пришла, поглядела, и все. Ни к чему рук не приложила, — сказала Зоя.
Она представила себя на месте этой девушки. Цветы были бы поставлены в банку с водой, в тумбочке был бы наведен порядок. Зоя попробовала бы расчесать волосы Анны Николаевны, которые давно свалялись в войлочный шарик на затылке, да мало ли чем можно было помочь одинокой, беспомощной женщине!
Но материнское сердце встало на защиту сына.
— Да нет, вроде ничего девочка. Обходительная, беленькая.
Варвару, видно, где-то разыскали. Она явилась, держа на весу тяжелую серую руку:
— Черти проклятые… Полон город капусты, а щей сварить не могут. Опять кондер крупяной притащили.
— А на второе что? — поинтересовалась Наташа.
Варвара ей не ответила.
— Твой на лестнице сигаретки смалит, — сообщила она Зое. — И смалит, и смалит одну за другой.
«Нет чтобы скорей прийти, успокоить», — подумала Зоя. Она не волновалась. Просто ей снова стало тяжко лежать, тяжко сидеть, и неизбежность, безысходность этого положения вызывала желание закричать, сбросить одеяло, разбить поильник… Но она обуздывала себя каждый миг, из которого складывались минуты и часы, ведущие к выздоровлению.
Широкая улыбка Леонида должна была сразу объяснить Зое, какой хороший, обнадеживающий разговор был у него с профессором. Но она знала своего мужа и видела черное дно в его глазах.
— Я тебе даю честное слово, Зоенька, он сказал: как ходила, так и будет ходить. Он сказал: операция несложная, все будет в порядке.
— А еще что?
— В общем, больше, по существу, ничего. Честное слово. Главное — будешь ходить. Это он твердо сказал. И вообще все будет хорошо. Ты не волнуйся и ни о чем не думай.
— Принесешь мне завтра чашку, ложки — столовую и чайную. Только не серебряную, там у нас простые есть. Мыло в мыльнице, зубную пасту…
Он вынул записную книжку, перестал улыбаться, и Зоя увидела, каким сосредоточенно-несчастным стало его лицо. Но она не пожалела его напоследок.
— Ты понимаешь, что тебе не придется больше ходить в библиотеку. Сережу нельзя оставлять по вечерам одного.
— Я не буду больше ходить в библиотеку, — торопливо сказал он.
И Зоя закрыла глаза, потому что сейчас ей больше не надо было никаких обещаний и заверений.
Разнесли обед.
Закрыли дверь.
— И день кончился, — вздохнула Галина, — теперь до ночи, пока градусники ставить, никто к нам не войдет.
— А хорошо бы в каждой палате стоял телевизор, правда? — сказала Наташа.
8
Из кабины уличного автомата Леонид Сергеевич позвонил к себе в институт. После разговора с доктором он не смог бы толком рассказать, что произошло.
— Жену сшибла машина, — сообщил он секретарше, — она в больнице. Сегодня я не приду.
Он вышел из будки обессиленный. Еще предстояло встретить Сережу, который вот-вот должен вернуться из школы. Его надо было накормить, и Леонид Сергеевич надеялся, что обычные отвлечения, связанные с едой, посудой, приборкой, помогут ему обрести равновесие.
Он не знал, есть ли дома еда, и на всякий случай купил яиц, масла и батон хлеба. Яйца ему положили в кулек из тонкой, слабой бумаги, и ту экономили так, что кулек был открыт. Всю
