Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
Леонид Сергеевич долго сидел в пустом кабинете, куда его ввела сестра. Кабинет был не из тех привычных полированно-ковровых помещений, где на зеркальном столе только шариковая ручка и ряд разноцветных телефонов.
Здесь стоял обшарпанный письменный стол, и на нем разлохмаченные папки, плохо отточенные карандаши в деревянном стаканчике, старая портативная машинка. В комнате был еще облезлый клеенчатый диван и белесые книжные шкафы — обстановка, словно отодвинувшая Леонида Сергеевича назад лет на двадцать в помещение какого-нибудь окраинного геологического управления.
Он не знал, можно ли здесь курить, хотя на столе стояла пепельница, полная окурков. Несколько раз Леонид Сергеевич доставал пачку сигарет и снова прятал ее в карман пиджака. Он не спал ночь, еще ничего не ел, выбитый из привычной обстановки, воспринимал окружающее с особой остротой. Профессор рисовался ему седовласым внушительным старцем, а вошел человек одного возраста с Леонидом Сергеевичем, и, однако, он торопливо встал, не зная, здороваться ему, представиться или ждать, пока с ним заговорят.
Иван Федорович первым делом подошел к раковине, сполоснул руки и, по привычке не вытирая, а потряхивая пальцами, сел за свой стол. Он посидел несколько секунд, приводя в порядок мысли и зная, что сейчас он вспомнит, кто этот человек и для чего он здесь, потому что без приглашения Ивана Федоровича Шурочка никого в кабинет не впустила бы. Действительно, он вспомнил. На столе лежала история болезни Зои Богатовой, женщины, которая поступила вчера с переломом бедренной кости.
Он с некоторым усилием восстановил впечатление от этой женщины, впечатление, окрашенное тем, что ему сообщила Евгения Михайловна, и с любопытством взглянул на крупного, красивого мужчину, сразу определив его как любителя выпить и бабника. Тут же для него все прояснилось, и человек, сидящий напротив, стал ему неприятен, но не по каким-либо соображениям, морали, а скорее, Иван Федорович почувствовал раздражение, которое вызывает шаловливый ребенок, испортивший ценную вещь и причинивший взрослым лишние хлопоты.
— Значит, так. Перелом сам по себе не сложный.
Мужчина сделал торопливое движение как бы навстречу Ивану Федоровичу. Совсем близко профессор увидел яркие ореховые глаза в незамутненных, чистых белках и профессионально, чисто механически, откинул свое первое подозрение. Безусловно, не пьяница.
— Она просила меня передать, что на операцию согласна, — торопливо сказал Леонид Сергеевич, — раз вы находите нужным, значит, это безусловно лучший вариант.
— Операция что ж, — словно нехотя ответил Иван Федорович, — операцию мы сделаем. Это само собой.
Он облокотился на стол, опустил подбородок на руки, и было впечатление, что продолжать разговор он не собирается.
У Леонида Сергеевича мелькнуло чудовищное предположение. Не так давно в гостях у одного из своих друзей он слышал, как приезжая с юга родственница хозяина рассказывала:
«У нас это почти открыто. Не заплатишь — операцию не сделают. И на все своя цена. Аппендицит — двести, язва — пятьсот. Это если рядовой хирург. А профессор — вдвое берет».
«Не может быть, — усомнился кто-то из присутствующих, — во всяком случае, в Москве этого нет».
«И в Москве есть. Вы просто не знаете», — уверенно сказала женщина.
Леонид Сергеевич с ужасом вспомнил этот разговор. Профессор медлил, но немыслимо было спросить: сколько это будет стоить? Или сказать, как говорят водопроводчику: «Мы вас отблагодарим». Он этого не мог и молчал. Тогда заговорил профессор:
— Не было ли у вашей жены потрясения? — И, не дождавшись ответа, пояснил: — Ну, острого переживания, горя, волнения?
Иван Федорович увидел, что человек перед ним заметался, хотя продолжал сидеть совершенно неподвижно.
— Повода? Какого? Для чего?
— Повода для того, что она сделала, как мы предполагаем.
— Наверное, я вас не вполне понимаю, — упавшим голосом сказал Леонид Сергеевич через какое-то время.
В чем-то он безусловно виноват, но у Ивана Федоровича не было намерения его карать. Кроме того, профессора ждали в перевязочной.
— У нас есть подозрение, что это не случайная травма. Были у вашей жены причины для умышленного поступка такого рода?
Он все-таки щадил этого большого, по-детски растерянного человека и старался не произнести слово «самоубийство».
— Я это спрашиваю не из любопытства, — добавил он, — если так, как мы предполагаем, то надо ее лечить.
Богатов не нашел ничего лучше, чем спросить:
— Разве от этого можно вылечить?
— От всего можно вылечить, — сухо сказал Иван Федорович.
— Я не знаю… как будто ничего такого особенного… Как обычно. Все шло как обычно…
Иван Федорович выжидал.
— Почему у вас возникли подозрения?
Богатов спросил это с таким отчаяньем, что Иван Федорович бесцельно выдвинул ящик стола, чтобы только не глядеть в его глаза.
— Картина происшествия, факты, как говорится, свидетельствуют.
— Что же теперь делать? Что делать?
Это был не риторический вопрос. Обращенный к Ивану Федоровичу, он требовал конкретного ответа:
— Надо, в первую очередь, устранить все причины. Если они есть.
Богатов готовно закивал головой.
«Какой он бабник? — подумал Иван Федорович. — Он и притворяться не умеет».
— Поддержать в ней всячески бодрость духа, хорошее настроение.
— Да, да, я знаю… Я знаю, что надо устранить, — горячо заговорил Богатов. — Как это страшно, она могла умереть… Ведь правда, доктор? Я виноват. Я сделаю все. А как вы думаете, теперь в этом смысле опасности нет?
«И вовсе не бабник, — решил Иван Федорович, глядя на открытое, ничего не прячущее лицо своего собеседника. — Или уж начинающий только», — добавил он, чтобы заглушить в себе вдруг возникшую симпатию к этому по-детски беззащитному человеку.
— Вы ей, конечно, ничего об этом не говорите, — Иван Федорович поднялся. — И главное, больше положительных эмоций. Это и для основной травмы полезно будет.
Богатов тоже встал.
— А ходить, ходить она будет?
— Ходить? — удивился Иван Федорович. — Почему же ей не ходить? Как ходила, так и будет ходить.
В неожиданном для самого себя порыве участия он потрепал Богатова по плечу.
— Человек все-таки создание хрупкое. С ним поосторожней надо. Однако все уладится.
— Мы все сделаем, — заверил его Богатов. — Все сделаем!
Подходя к операционной, Иван Федорович подумал: «Не о себе же он говорил во множественном числе. Кто же это такое — «мы»?»
7
В час величественная буфетчица разнесла на подносе хлеб, серые алюминиевые ложки и на каждую тумбочку — по яблоку.
— Где ваша ложка? — спросила она у Зои.
— Я не знаю.
— Как это так — не знаете? Я
