Льюис Кэрролл - Нина Демурова

Позже друзья поднялись на колокольню английской церкви, откуда открывался великолепный вид на весь остров. Отобедали они у мистера МакСуинни, которому пришлось их оставить, так как его пароход отходил раньше, чем пароход гостей. Тут-то и произошел забавный случай, описанный в дневнике Доджсона:

«В начале дня Лиддон оставил в доме мистера МакСуинни свое пальто; когда настало время и нам уезжать, мы сообразили, что должны его забрать у горничной, говорящей только по-русски, и так как я не взял с собой словаря, а в маленьком разговорнике слова “пальто” не было, мы оказались в трудном положении. Лиддон начал с того, что стал показывать ей на свой сюртук — он жестикулировал и даже приспустил сюртук с плеч. К нашему восторгу, она, казалось, его тотчас поняла — вышла из комнаты и через минуту вернулась… с большой одежной щеткой в руках. В ответ Лиддон предпринял более энергичную попытку — снял сюртук и, положив его к ее ногам, стал указывать вниз (давая понять, что предмет его вожделений находится в нижних областях дома), а потом заулыбался, демонстрируя радость и благодарность, с которыми он получит пальто, и надел сюртук. Снова простое, но выразительное лицо юной особы осветилось догадкой — на этот раз она отсутствовала гораздо дольше и, возвратившись с двумя подушками, стала, к нашему ужасу, стелить на диване постель — она не сомневалась, что именно об этом просит ее немой господин. Тут меня осенило, и я торопливо набросал рисунок: Лиддон в одном сюртуке берет из рук добродушного русского крестьянина второй сюртук, побольше. Язык иероглифов имел успех там, где все остальные попытки потерпели поражение, и мы возвратились в Петербург приниженные, с грустью сознавая, что наш культурный уровень опустился сейчас до древней Ниневии».

Последние дни перед отъездом, как обычно, прошли в суете и разнообразных занятиях: прощальные визиты, в том числе к Мюру; посещение храмов — Троицкого, Благовещенского Преображенского, армянской церкви; поход в банк, где Лиддон разменял последние циркулярные аккредитивы; покупка сувениров и вещей в дорогу; посещение сенатора и заместителя министра народного просвещения Ивана Давыдовича Делянова, который обещал Лиддону помочь ему материалами для статьи о Русской церкви (ее предполагалось напечатать в журнале «Христианская хроника» (Christian Remembrancer), однако издатель «Русского дневника» Лиддона отмечает, что статья в этом журнале так и не появилась).

Одна из прогулок по городу была отмечена весьма характерным для Кэрролла эпизодом. Он рассказывает в дневнике: «Во время наших прогулок я увидел прелестную фотографию маленькой девочки и приобрел экземпляр небольшого размера, заказав при этом еще одну, в полный рост, так как у них не было экземпляра без паспарту. Позже я зашел справиться об имени девочки и узнал, что фотография была уже отпечатана, но хозяева мастерской не знали, как поступить, ибо сказали об этом отцу девочки и обнаружили, что он не одобряет продажу фотографии. Разумеется, мне не оставалось ничего другого, как вернуть купленную мною carte;[101] в то же время я оставил письмо, в котором сообщал об этом и выражал надежду, что мне всё же будет дозволено ее купить».

Дважды — видно, по совету кого-то из петербургских знакомых — друзья ездили на Стрелку смотреть закат солнца. В первый раз им решительно не повезло — они приехали слишком поздно; во второй раз они подъехали в тот самый миг, когда солнце опускалось за черту горизонта. Чарлз пишет в дневнике: «Зрелище было необыкновенно красивое: чистое небо пламенело багрянцем и отливало зеленью, залив был гладок, как зеркало, лишь кое-где в воде отражались островки камышей и темная линия противоположного берега, где дома казались почти черными на фоне неба, да одна-две лодки, словно диковинные водяные птицы, лениво плескались на сумрачной воде».

Им довелось быть свидетелями пожара, случившегося в ресторане Дюссо, где они собрались пообедать:

«Не успели мы сделать заказ, как нам сообщили, что пообедать нам по весьма серьезной причине не удастся: в здании пожар! Возможно, горел лишь дымоход, ибо через полчаса всё потушили, но прежде собралась большая толпа, подъехали — неторопливо, с достоинством — десятка два пожарных машин, примечательных, главным образом, своими чрезвычайно малыми размерами. Некоторые из них были, по-видимому, переделаны из старых водовозных бочек. Меж тем мы пообедали напротив, у Боррелля, наблюдая за всем происходившим из окна, в то время как официанты толпились в дверях, следя за несчастьями своего конкурента с интересом, однако, боюсь, без особого сочувствия».

Вечером Доджсон и Лиддон отстояли службу в Александро-Невской лавре. «Это было одно из самых прекрасных православных богослужений, которые мне довелось услышать, — записывает Чарлз в дневнике. — Пели чудесно и не так однообразно, как обычно. Один распев, в особенности, много раз повторенный во время службы (т. е. повторялась мелодия, а слова, возможно, были другими), был так прекрасен, что я охотно слушал бы его еще и еще».

В воскресенье 25 августа, последний день перед отъездом друзей, граф Путятин, как обещал, заехал за ними и повез в своем экипаже в греческую церковь, где провел в алтарь и познакомил с архимандритом, служившим литургию. Служба шла по-гречески, и потому Лиддон и Доджсон смогли, несмотря на различия в произношении, следить за ней по книгам — и, что весьма знаменательно, молиться с прихожанами («…за исключением “Посланий”», — записал в дневнике Лиддон. «Исключение составляли лишь одно или два места, касающиеся Девы Марии», — отметил Доджсон).

По окончании службы граф повез их в Александро-Невскую лавру и показал Духовную академию, где около восьмидесяти юношей готовились к принятию сана. Друзья вернулись туда к вечерне, а позже гуляли по набережной и, пишет Доджсон, «любовались Николаевским мостом на закате: людские фигуры черными точками ползли по линии, прочертившей ало-зеленое небо».

День отъезда был отмечен приятным для Чарлза сюрпризом: пришел фотограф и принес снимки девочки, которые ее отец князь Голицын разрешил продать Доджсону. Чарлз записывает русскими буквами в дневник адрес фотоателье, скорее всего копируя его с карточки: «Артистическая Фотография, Большая Морская, 4». Собирался ли он заказать еще какие-либо снимки? Думал ли о друзьях, которые приедут в Петербург? Или — кто знает? — у него мелькнула мысль о возвращении в Северную Пальмиру?

В два часа дня путешественники сели в поезд, отходящий в Варшаву, приготовившись к утомительной поездке. Видно, для англичан, у которых на родине самые длительные переезды по железной дороге занимали не более двух-трех часов, российские расстояния и вправду были тяжелы. Недаром и Лиддон, и Доджсон жаловались на тяжелые переезды. Но при этом ни тот ни другой никогда не выражали неудовольствия по поводу пеших прогулок, пусть даже протяженностью 16–20 миль!