Благословенный - Виктор Коллингвуд

чего-то и вам, любезный друг, оставлю, чтобы вы тут без меня не заскучали! Вот, в Херсоне, скажем, заложили мы собор, ровно на аршинчик поболее собора Святого Петра в Риме! Не желаете доделать?

— Непременно! — сказал я с самым серьёзным видом, и оба мы рассмеялись.

— Как там, в вашем этом Херсоне? Говорят, вода там плохая, и леса совсем нет?

Потёмкин только рукой махнул — видно, все эти разговоры давно ему надоели.

— Городу десяти лет ещё нет! Конечно, чего-то пока и не хватает. Да ты сам-то подумай, друг мой драгоценнай — ведь, будь там и вода, и лес, и всё протчее — ведь там бы уж давно чья-то столица стояла бы! Безусловно хороших мест, так, чтобы совсем без изъяну, давно уже нет: их все разобрали ещё в достославные времена Ромула! А Таврида — земля прекрасная, и в будущем царстве вашем будет ему украшением! Да, в степях воды в мало, ну так реки есть — и Днепр, и Буг; заведём каналы, колодцы выроем, и преобразятся степи. Леса там, и правда, почти нет, но по Днепру можно везти его сколько угодно. Англичане, вон, для кораблей своих дубы везут из Польши, и ели на мачты наши берут, карельские. А ведь служат те корабли по десять — пятнадцать лет, и всё — или в лом, или на тимберовку. А мы-то в Севастополе и Херсоне из лесу дома построим, магазины, соборы, пакгаузы — так они не один десяток лет простоят! Дома-то по морям не плавают, в портах не гниют! Так что лес мы привезем, ничего страшного тут нет! Вот с дровами, да, туго. Надобно уголь добывать, он там в степях, говорят, имеется… Но зато, климат там замечательный, опять же — чернозём; поселенцы урожай сам-тридцать снимают, и это всё без вспашки, просто по весне зёрна в степи раскидывают! А здесь, под Петербургом, хорошо, когда сам-три снимут; и то, часто не вызревает.

— Да уж, видели мы голодающих, когда в Москву ехали, — подтвердил я. — Должно быть, смертность от неурожаев высокая! А в магазинах зерна тогда не оказалось!

— Знаю. Магазины наполнить можно, тут другая беда с ними: хлеб в них часто портится, чернеет. Так есть у меня мысль: надобно вернее всего сделать из хлеба макароны, да и хранить их — они так портиться уже не будут.

— Макароны? — удивлённо спросил я, впервые услышав тут это слово.

— Именно! Наши крестьяне к сему, конечно, непривычные, но дело то поправимое. Верю, придёт время, и будут они говорить: «Совсем у нас средств нет, так и придётся до урожая на макаронах сидеть!»

И Потёмкин, видимо, вообразив себе этакую картину, вновь весело рассмеялся.

«Чувак, ты даже не представляешь, насколько ты прав» — невольно подумалось мне.

— Дядя Потёмкин, а скажи что-нибудь бабушкиным голосом! — попросил вдруг Костик.

Григорий Алексеевич повернулся к нему всем телом — кроме того, что один глаз его не видел, второй, к тому же, заметно косил — и вдруг голосом Екатерины громко и сварливо произнёс:

— Принц Константин, подтяни панталоны! А то греки тебя императором не возьмут!

Я обмер: голос — один в один! Костик же счастливо рассмеялся.

— А Николай Ивановича?

— Константин Павлович, извольте сообщить, сколько раз за сегодня вы посещали ретирадный кабинет! Ваша августейшая бабка требует с меня точный отчёт!

Курносов смеялся так, что упал со стула, дрыгая ногами.

— Ваше высочество! Как можно! — возмущённо произнёс Сакен.

Оказалось, Потёмкин умеет мастерски подражать чужим голосам. Этот дар и помог ему когда-то познакомиться с братьями Орловыми, что впоследствии позволило сделать головокружительную карьеру.

Наконец, Курносова удалось унять, и я смог продолжить беседу по существу.

— А с эпидемиями как боретесь? Слышал, там постоянно, то чума, то холера? Бабушка уж очень про чуму всё переживает!

Потёмкин с несколько виноватым видом кивнул.

— Да, бывает, из Турции приходит. То купцы завозят, то контрабандисты! Говорят, в Стамбуле есть кварталы, где болезни сии совершенно не проходят, а лишь затихают на время, но притом гнездятся в трущобах турецких. У меня лекарь Самойлович, очень здорово мероприятия проводит — карантин и обкуривание, да и первопричины эпидемиев этих ищет! Даст Бог, найдёт лекарство!

— Да, было бы славно народ от болезней оборонить! — дипломатично произнёс я, стараясь запомнить фамилию «Самойлович».

— И от голода, и от рекрутчины! — подхватил эту, видно, больную для себя тему Потёмкин. — Оченно у нас это неудачно устроено. Рекрут берут в зиму, оне мёрзнут, и как мухи мрут. Бывает, из рекрутского депо к весне половина остаётся!

— Неужели⁈ — ужаснулся я. — За полгода умирает половина молодых солдат?

— Да, и те, кто выживает, тоже для державы — отрезанный ломоть. Ведь рекрут, как в армию его заберут, так и не женится никогда, и детей от него, стало быть, нету. Целый род может так сгинуть, потому поборы рекрутов надобно отменить!

— А взаместо рекрутов что? Армию как-то же надо набирать?

Потёмкин пригладил пятернёй свою непокорную шевелюру.

— Думал я много уже об этом. Вам, Лександра Павлович, конечно, про то думать рано, слишком сурьёзные то материи, но, раз уж вы у нас такой не по годам рассудительный… В общем, думается мне, что всем сословиям должен быть поставлен срок службы, и добрая перепись всем, могущим служить. По той переписи надобно и установить очередь на службу для всякого. Заступающие должны быть наименованы и обязаны выучиться стрелять, еще в крестьянстве будучи. В мирное время четвертую часть армии отпускать в домы. Сим способом сохранится много казны, людей, и уничтожатся побеги!

— А что, много бегут? — спросил я.

Тут Суворов, до того молчавший, как-то тоскливо поджал губы, а его экспрессивный шеф всплеснул руками.

— Ужас! Ужас, как бегут! Кто куда — и в Польшу, и в Венгрию, и в Молдавию, и к чухонцам… Стыдно сказать — к туркам бегут, у них теперь огромные количества наших дезертиров.