Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

Действительно, в течение полугода с марта 1836 года до 17 сентября они не встречались, поскольку на этот период падают последние месяцы беременности Натальи Николаевны, роды, послеродовая депрессия. В летнее время кавалергардский полк, в котором служил Дантес, проводил летние полевые учения, так что «рецепт» «батюшки Геккерена», что разлука лечит, а длительная излечивает от любовных страданий, кажется, сработал.

Уже на вечере у Карамзиных 17 сентября, о котором говорилось выше, Дантес усиленно ухаживает за Екатериной Николаевной, «не отходя ни на шаг от… <нее>», но, в то же время «издали бросает нежные взгляды на Натали…». Что ж, сердечные раны рубцуются не так скоро и Пушкин, как никто другой, об этом знает не понаслышке. Дантесу ведь всего-то 24 года, а вспомним, какие коленца выкидывал он сам в 1824 году? Он был способен совершенно искренне любить сразу 2-х женщин и, умирая от ревности к одной, бежал под жарким южным солнцем без головного убора несколько верст, чтобы припасть к ногам другой (клин клином). Так почему же тогда он на этом вечере был так встревожен «стоял напротив них… <танцующих мазурку Натали с Дантесом>… молчаливый, бледный и угрожающий…»?

Неужто целый год с юмором наблюдавший за «адюльтером» Натали с Дантесом, он вдруг «прозрел» и поверил, что это всерьез? Да еще после полугодового «перерыва» этого «адюльтера»? Да никоим образом! Его беспокоит приближающаяся развязка в задуманном им плане «использования» Дантеса и он не может не понимать, что это грешно: «Напрасно я бегу к сионским высотам…» И еще одна мысль донимала, похоже, Пушкина в этот момент: а что, если Дантес действительно «переключится» на Екатерину Николаевну? За что же тогда его можно будет вызывать на дуэль? Возможно именно в этот момент в голове поэта рождались строки этого поистине гениального четверостишия.

И, словно угадав мысли Пушкина, Дантес возобновляет ухаживания за Натальей Николаевной. Где-то через месяц после первой встречи у Карамзиных они вновь встречаются у них же и практически в том же составе (чета Пушкиных, старшие сестры Натали, Дантес и другие завсегдатаи салона Карамзиных). Софья Николаевна Карамзина писала брату 18 октября 1836 года: «Мы вернулись <из Царского Села в Петербург>.. возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром <Карамзиным>, Александрита – с Аркадием <Россетом>… и все по-прежнему…»

На следующий день после раута у Вяземских Дантес, находясь на дежурстве в полку, пишет письмо Геккерну, в котором сообщает о состоявшемся накануне объяснении с Н.Н. Пушкиной, о неудаче своих притязаний, о нежелании смириться с поражением и готовности добиваться желаемого или жестоко отомстить; он призывает Геккерна помочь ему; письмо представляет собой развернутую инструкцию, как говорить с Н.Н. Пушкиной, чтоб она не заподозрила обмана, того, что «этот разговор подстроен заранее». Кроме того, письмо Дантеса приоткрывает завесу над событиями, которые уже произошли: его перестали принимать у Пушкиных; нечто бесповоротное произошло в отношениях Дантеса и Н.Н. Пушкиной; Геккерны уже начали преследовать Н.Н. Пушкину письмами (фраза из письма Дантеса: «а еще остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме»).

Ниже приводится полный текст письма с комментариями С. Витале:

«Мой дорогой друг, я хотел поговорить с тобой сегодня утром, но было так мало времени, что это было невозможно. Вчера случилось так, что я провел вечер tête-à-tête с той самой дамой, и когда я говорю tête-à-tête, я подразумеваю, что я был единственным мужчиной, по крайней мере целый час, у княгини Вяземской, ты можешь себе представить то состояние, в котором я был; наконец я призвал все свои силы и честно сыграл свою роль и был даже довольно счастлив. Короче говоря, я играл свою роль до одиннадцати, но тогда силы оставили меня, и на меня нахлынула такая слабость, что у меня едва хватило времени выйти, и только на улице я начал плакать, как настоящий глупец, что в любом случае было большим облегчением, потому что я был готов взорваться; и, вернувшись домой, я обнаружил сильную лихорадку и не мог спать всю ночь и мучительно страдал, пока не понял, что схожу с ума.

Так что я решил попросить тебя сделать для меня то, что ты обещал, сегодня вечером. Абсолютно необходимо, чтобы ты поговорил с нею, чтоб я знал, раз и навсегда, как себя вести.

Она едет к Лерхенфельдам этим вечером, и если ты пропустишь игру в карты, то найдешь удобный момент поговорить с нею[191].

Вот как я вижу это: я думаю, что ты должен подойти к ней и искренне спросить, убедившись, что ее сестра не слышит вас, не была ли она случайно вчера у Вяземских, и когда она скажет «да», сообщить ей, что ты так и думал и что она может сделать тебе большое одолжение; и тогда сообщи ей, что случилось со мной вчера, как будто ты видел все, что случилось со мной, когда я вернулся домой: что мой слуга испугался и пошел будить тебя в два утра, что ты задал мне много вопросов, но не получил никакого ответа от меня[192] и был убежден, что я поссорился с ее мужем, чтобы предотвратить несчастье, ты обращаешься к ней (мужа там не было). Это докажет только, что я не рассказал тебе ничего про вчерашний вечер, что является абсолютно необходимым, так как она должна полагать, что я действую без твоего уведомления и что это не что иное, как только отцовская обеспокоенность о сыне, – вот почему ты спрашиваешь ее. Не повредит, если создать впечатление, что ты веришь в то, что отношения между нами являются гораздо более близкими, потому что когда она возразит о своей невинности, ты найдешь способ убедить ее, что так должно быть, учитывая то, как она ведет себя со мной. Так или иначе, самое трудное – начало, и я думаю, что это – правильный путь, потому что, как я уже говорил, она абсолютно не должна подозревать, что все это было запланировано, и она должна рассматривать твой шаг как совершенно естественное чувство беспокойства о моем здоровье и будущем, и ты должен просить, чтобы она держала это в секрете от каждого, и больше всего от меня. Но было бы благоразумно не просить, чтобы она приняла меня сразу же. Это можно сделать в следующий раз, и будь осторожен, чтобы не использовать фразы, которые могли встретиться в письме[193]. Я прошу еще раз, мой дорогой, помочь мне. Я отдаю себя полностью в твои руки, потому что, если это будет продолжаться без того, чтобы я понимал, к чему это меня ведет, я сойду с ума.

Ты мог бы даже напугать ее, чтобы заставить ее понять [три-четыре неразборчивых слова]…[194]