Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

стратфордский ростовщик и откупщик, менеджер и держатель паев «Глобуса», бывший для Шенбаума великим поэтом. Таким же великим (чудовищно!), как для меня Пушкин. Я ходила между небольших прудов, останавливалась у известных статуй. Пушкин вот так же стоял перед ними, а потом писал о них стихи – первая проба пера. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Давно не та трава, не та земля, не та вода в озерцах парка. А рукотворные статуи, самый дом и другие строения – сохранились, они отражались в зрачках Пушкина. Господи, и чего меня занесло в английскую историю. Ведь больше всего на свете люблю русский язык, русскую историю, искусство, литературу. И тут у меня в голове первый раз мелькнула одна странная мысль, может, потому, что очень мне тогда захотелось, чтобы пушкинисты считали меня своей.

Лучше Пушкина никто не сказал про Отелло. «Отелло не ревнив, он доверчив». И мне почудилась некая мистическая связь между этими поэтами, которая наверняка имеет и реалистическое объяснение. Шекспир сделал героя пьесы мавром – понятно почему, истинный поэт всегда «мавр» среди обыкновенной публики. А Пушкин, так уж случилось, был мавр и по крови, то есть в прямом и переносном смысле слова. И Пушкин не был ревнив. Он тоже был доверчив. И тоже был не такой, как все («Пойдите прочь, какое дело поэту мирному до вас»). И, как Ратленд, страдал от унизительного чувства ревности, и так же предсказал свою смерть. Только Пушкин провидел дуэль, а Ратленд в «Ромео и Джульетте» – роковой узел обстоятельств, завязанный еще в самом начале любви, приведший к ранней, в 35 лет, смерти.

И хотя, казалось бы, судя по «Много шуму из ничего», в дни сватовства он безоблачно смотрел в будущее, «Ромео и Джульетта» свидетельствует, уже тогда дурное предчувствие, на уровне подсознания и – увы! – не беспочвенное, закралось ему в сердце. Когда он писал «Ромео», он был уже влюблен в тринадцатилетнюю девочку, дочь сэра Филипа Сидни и падчерицу Эссекса. (Точнее, ей еще не было четырнадцати – Джульетте было столько же.) Судя по пьесе, любовь была взаимна, но ведь это Ромео писал. Напомню, пьеса второй раз выходит в 1609 году, одновременно с сонетами и «Троилом и Крессидой». Обе пьесы о начале любви. А среди сонетов есть знаменитый 144, написанный точно до 1599 года, [212] о двух ангелах – светлом и темном, предавших его. И сонет этот о начале любви, о предательстве любимой, как и «Троил и Крессида». Да, Ратленд был не ревнив, он был в юности слишком доверчив. Пушкин, не зная подробностей, прозорливо это почувствовал. И поэтическим талантом эти поэты равновелики. Правда, у Пушкина не было учителя Бэкона. Но он и сам был человек недюжинного ума, не только таланта. Да, видно, все же существует между поэтами всех веков и народов пока еще психологически не объясненная связь. А может, она непостижима, как непостижимо время или природа художественного дара? Не могу не сравнить Ратленда и с Блоком.

Во время работы над этой главой мне в руки случайно попал журнал «Москва», ноябрьский номер 1980 года. Как он очутился в Зарайске, понятия не имею, может, даже был куплен с домом в 1994 году. Я иной раз почитываю старые журналы, настраиваю для переводов свой русский. Открыла за обедом этот номер и попала на статью Валерия Дементьева о Блоке. Не могу не привести из нее большую цитату о Блоке – где теперь прочитаешь эту статью: «…Восприятие Блока как реальной личности и Блока как поэтического образа или как лирического героя было необычайно сложным и противоречивым. Необходимо также подчеркнуть, что даже само понятие “лирический герой”, столь необходимое в современной критике и литературоведении, было впервые предложено Ю.Н. Тыняновым в связи с творчеством Блока. Тынянов безусловно признавал, что как человек Блок “оставался загадкой” для широкого круга литераторов в Петрограде, не говоря уже о России. Однако здесь же, как будто противореча самому себе, исследователь заявил: “Но во всей России знают Блока как человека, твердо верят в определенность его образа…” Естественен вопрос: откуда это знание? И Тынянов отвечает на него следующим образом: “Блок – это самая большая лирическая тема Блока. Эта тема притягивает, как тема романа, еще новой, не рожденной (или неосознанной) формации”…Вместе с тем, Тынянов предупреждал, что этот лирический образ нельзя упрощать, сводить к какой-то одной “маске”. Блок усложнял этот образ темой второго, темой двойника, который мог бы быть паяцем, бродягой, матросом, он мог быть, добавим мы, и коробейником, и древнерусским витязем, и Поэтом, слушающим “музыку революции”…Но – неизменно в реальном плане – он оставался для Тынянова человеком-загадкой.

Впервые статья Ю.Н. Тынянова “Блок”, вернее, часть большой статьи “Блок и Гейне”, была опубликована в 1921 году» [213].

Слова Тынянова о Блоке можно в полной мере отнести и к Шекспиру-Поэту. Поставьте вместо «Блока» «Шекспир»: «Шекспир – это самая большая лирическая тема Шекспира. Эта тема притягивает, как тема романа…» и т. д. Именно таким предстает перед нами Шекспир в своих сонетах, в пьесах – он везде лирический герой и неизменно остается загадкой. И только осмыслив реальную жизнь Ратленда, начинаешь понемногу провидеть решение этой загадки. Ну а если вспомнить еще, что брак Блока оставался платоническим, что Любовь Дмитриевна была для Блока воплощением «Прекрасной дамы», отображением «Вечно женственной подруги», что у нее был роман с его другом Андреем Белым, то поражаешься, как много общего – причем общего необычного! – можно найти в жизни замечательных поэтов. Сюжеты меняются, они зависят от поветрий времени и свойств характера, наконец, привычек, созданных преходящей (не вечностной!) моралью и условиями жизни.

Но суть остается та же. Сдержанный Блок, ревнивый до безумия Ратленд, до смертельного отчаяния Пушкин – а суть-то одна. И отношение к событиям жизни имеет одинакий конец – понимание, прощение, приятие и ранняя смерть.

БЕЛЬВУАР

Хочу я того или нет, но судьба меня кинула в самую гущу елизаветинской поэзии. И нить Ариадны здесь – логика, приведшая к убеждению, что поэтической составной псевдонима «Уильям Шекспир» был пятый граф Ратленд, поэт милостью Божией.

Мне известны два человека, высказавшие максиму, которая стала и для меня руководством к действию. Мысль, заключенная в ней, такова: «Когда люди говорят в свое оправдание, что не сделали чего-то очень важного в жизни, потому что у них