К причалу - Александра Марковна Тверитинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пришел Лемерсье. Кого привели этой ночью? Он не знает. Ничего не известно. Ни кто он, этот новый смертник, ни откуда его привезли. Лемерсье не знает. И никто не знает. Никто ничего не знает.
Трагическое молчание Мадо...
*
Выведут смертников на прогулку — узнаем. Выведут ли? Может быть, выведут. Ждем.
*
Луи?! Так вот он кто, ночной смертник!.. Увидел меня. Узнал.
*
Их выводят как обычно. И, как обычно, они «гуляют» на нашем дворе, и, как всегда, замедляют шаг, приближаясь к нашим закрытым окнам, и я вижу Луи. Я вижу его совсем рядом — его белокурую голову, высокий лоб, его серые глаза и чуть выдающийся вперед подбородок. Прежний. Наш «аристократ», которому Бонапарта было нужно: «любого тебе Бонапарта...» Прежний. Вот только впалые щеки и немного грустная улыбка.
*
Идут дни...
Господи! Какой молитвой?! От Луи записка!
«...Наша смерть ничего не изменит. Их поражение уже совершилось... Марина, не надо судить Францию по результатам постигшей ее катастрофы...»
*
С Вилли пришел Лемерсье. Он будет приходить к нам каждый вечер, потому что каждый вечер, после переклички в мужском секторе, нас теперь будут считать. Нас будет считать Вилли или Эрнст, и с ними будет приходить в женский барак Лемерсье.
Пока Вилли нас считает, мы остаемся каждая на своем месте, и я сижу на втором этаже моих нар, и, когда Вилли посчитав наш ряд, ушел дальше, Лемерсье задержался в проходе у моих нар. Он окинул взором мое хозяйство: пальто на гвоздике, и повязку, и сложенные в ногах вещички, и бумажки всякие, и что-то сказал о погоде или еще о чем-то, не помню. И когда Вилли кончил и сделал ему знак уходить, сказал: «Желаю вам спокойной ночи, Марина». И я ответила: «И я тоже. Вам тоже спокойной, Лемерсье».
*
Мадлен отвезли в тюремную больницу. К вечеру она родила дочь. Назвали Викторией.
Что будет с девочкой?! Мы в тревоге.
*
Выписала длинным столбиком на листке:
Толстой Лев.
Достоевский Федор.
Чехов Антон.
Бунин Иван.
Прикрепила кнопкой в изголовье. В долгие бессонные ночи повторяю на память отрывки. Силюсь вспомнить страницы, где Кутузову сообщают, что Наполеон покинул Москву.
Волнение Кутузова, короткие фразы, разговор, исполненный высокого смысла, сплетаются в моем сознании со всем, что происходит сегодня с моей страной, единственной по-настоящему ощетинившейся против врага, с грозными судьбами моей страны.
Толстой дает мне веру.
Меня злит сознание, что я не могу отделаться от мысли о Лемерсье...
*
От Луи записка:
«...Жизнь всегда с треском ломает формулы, — и разгром Франции, как он ни уродлив, может оказаться единственным путем к возрождению...»
Луи... прежний и немножко новый.
*
Лемерсье вошел в редколлегию нашей подпольной газеты. Отправил в барак смертников директивы «Юма» по подготовке к вооруженному восстанию.
Из барака смертников — передовая для очередного номера. Статья написана Луи: «Франция придет к своей судьбе на собственном коне».
Связь с бараком смертников налажена с помощью Лемерсье. Архитектору верят.
*
Советские войска — галопом по Германии!.. Ликуем.
*
Марсель схвачен и расстрелян!
Решили скрыть от Мадлен. Тяжко. Очень.
*
Я чувствую, как несмотря на море усилий, которые делает враг, чтобы раздавить меня, в душе вырастает и крепнет независимая от этих усилий сила жизни.
*
Галопом по Германии! Красная Армия — по Германии...
Будто вдруг — легкие крылья за спиной.
Россия милая...
*
Луи:
«...Нет, чувствуешь, что происходит?! Живу в какой-то струе радости. В непрерывном потоке ликования. Словно каждую секунду мне вновь даруется жизнь...»
*
Он стоит, чуть расставив ноги, одной рукой опираясь на соседние нары. Свитер из толстой небеленой шерсти виднеется из-под распахнутой куртки, широкой и свободной. Потертую, грязную, он носит ее с небрежным изяществом.
Читает мой список, прикрепленный в изголовье. Усмехается:
— Какая армия! А ведь есть еще Бодлер, Стендаль, Расин и все остальные. — Повторяет раздумчиво: — Расин, Бодлер, Достоевский, Толстой... И мне почудилось, что на губах его мелькнула неуловимая усмешка. — А людям жгут руки и рубят ноги, заставляют лгать и доносить, уродуют, убивают, человека в человеке убивают. Вот вам Достоевский, Лев Толстой...
— Лев Толстой этому не учил. И Бодлер и Достоевский — тоже.
— После войны наши страны сочетаются браком. Хотите? — У глаз его показались морщинки, во впадинах на щеках образовались ямочки, блеснули белые зубы.
Вилли кончил, кивнул ему.
— Спокойной ночи, Марина!
— И вам, Лемерсье.
— Не плохо бы.
*
Мадлен с маленькой Викторией вернулась в лагерь.
Белый колпачок, заботливо украшенный розовыми бантиками, выступает светлым пятнышком в толпе женщин, обступивших Мадлен.
*
Мадо кинулась к Раулю: «Сообщи — у него дочь! Сделай, пожалуйста, немедля сделай...»
*
Мадо больше не заложница...
*
Перекраиваем наше белье: шьем распашонки, конверты, рубашечки, распарываем наши свитеры, вяжем носочки, башмачки.
*
Ночь — без сна. Почему-то вспомнилось, как бывало, обойдя лавки, шла домой, думая о том, какими вкусными вещами покормлю Вадима. Корзинка с провизией раскачивалась из стороны в сторону, а я шла не спеша, поглядывая на витрины...
Я с удовольствием поглядела бы на витрины. Я смотрела бы, как по бульварам убегают автомобили, деревья, фонари... Впрочем, этот пейзаж пока еще отравлен. Каждое нехитрое бистро еще ловушка для нас.
У Лемерсье волосы как спелая рожь.
Смотрю на него с нежностью и волнением...
*
Высадка войск союзников в Нормандии! Второй фронт?!
*
От Луи:
«..Я жив. Я жив. Я всё еще жив. Я превратился в источник жизни. С каждой секундой я ощущаю ее всё полнее. И всё-таки, если понадобится, — отдам. Не во мне, не в нас дело, Марина. Ну да ладно. Интересно. Интересно, знают ли те, что стреляют в нас, какую силищу выковывают в нас?!»
*
— Марина, ты не приводи к нам больше Доминик. И Сюзанн скажи, пусть не присылает. — Это говорит Рауль.
—?!
— Нет, нет. Не надо. Я прошу... Одним словом, не приводи.
Вот еще дела!
Рауль взглянул на меня,