Светорада Медовая - Вилар Симона

Ее глаза при последних словах потускнели, как звезды в утренней дымке. Скафти виновато опустил голову, жалея, что сделал ей больно. Потом негромко произнес:

– Медовая, ты помнишь, как я рассказывал тебе о своей невесте, после гибели которой дал слово никогда больше не жениться? Тогда я верил в то, что говорю. Но горе и смерть – неотъемлемая часть мира, а живое бежит от мертвого и тянется к живому. Человеческое сердце хочет верить в радость, что бы ни случилось. Так и мое сердце однажды забилось по-новому, когда его оживила любовь Русланы. А ведь я знал ее ранее, но не оценил, даже избегал. Потом полюбил… И это тогда, когда я во всем разуверился и в самом деле стал волком Гургом. Ты же, Медовая… Ты прекрасна, ты будишь в сердцах любовь, и однажды ты не сможешь не полюбить в ответ.

Светорада не знала, хочется ли ей верить ему. Она просто жила, находя в жизни множество маленьких радостей… которые заменяли ту единственную, что зовется счастьем. А любовь… Она подумала об Овадии, своем муже. Однажды она не сможет отказать ему, видя его беззаветную любовь к себе.

Еще через несколько дней Руслана тревожно поведала княжне, что, хотя варяги готовы принять на борт прославленного Гурга, они считают неблагоразумным идти на такое опасное дело перед боем, когда имя Гурга у всех на устах. Его исчезновение может всполошить весь город.

В столице Хазарии и впрямь слишком много говорили о предстоящей схватке прославленного бойца с тремя поединщиками. Ходили слухи, что даже бек Вениамин, этот могущественный правитель, будет присутствовать на схватке. Прибудет на поединок и шад Овадия с братьями, а также многие из хазарских ишханов, которые не прочь получить свою долю острых ощущений перед отъездом на кочевье. Так что, несмотря на все страхи женщин за Гурга, они смирились с тем, что им не успеть устроить отъезд Скафти до злополучного боя. И теперь Руслана носила подношения богам, в том числе воинственному Тенгри-хану, и просила служителей всемогущего в Хазарии Яхве молиться о защите ее возлюбленного, а Светорада сделала щедрый вклад в христианский храм, так как у нее сложилось мнение, что Христос наименее кровавый из богов.

За пару дней до назначенного боя Руслана пожелала встретиться со Скафти. Теперь многие посещали Гурга, и устроить встречу было непросто. И все же она смогла достаточно заплатить Каюму, чтобы он пропустил ее к возлюбленному. Светорада, не желая мешать их встрече, осталась ждать подругу в караван-сарае. Однако на этот раз встреча несколько затянулась, Руслана все не возвращалась, и Светорада, устав ждать, решила поторопить влюбленных. Конечно, Руслане сейчас очень тяжело, но все же ей не следует забывать, что они не должны привлекать к себе излишнего внимания, особенно накануне побега.

С Русланой Светорада столкнулась при выходе из казарм близ самого здания. К удивлению княжны, та выглядела не подавленной, а скорее воодушевленной.

– Я все же решилась открыть ему, что у нас будет ребенок, – сказала Руслана, когда они уже усаживались в ожидавшие их носилки. – Мне стало дурно во время свидания, Скафти очень встревожился, и, чтобы успокоить его, я во всем созналась. О великое небо! Как же он обрадовался! Сказал, что будет вдвойне осторожен, ведь теперь ему так важно сохранить ребенку отца. Особенно если появилась надежда, что к моменту его рождения он уже будет свободен!

Правда, вскоре оживление Русланы прошло, и она проплакала весь обратный путь, забившись в угол носилок. Ибо она понимала, что эта встреча могла быть последней…

Светорада молчала. Их носилки чуть покачивались на плечах сильных рабов, потом остановились у моста, ведущего на остров, где высился громадой башен дворец кагана.

Несмотря на поздний час, подъемный мост к острову по знаку Светорады был опущен. Охранник зажег факел и проводил женщин до ворот дворцового строения, где их встречал один из евнухов. А потом Светорада узнала, что ее ждет муж.

Овадия сидел в покоях своей шадё, устроившись на софе перед очагом, но даже не обернулся при ее появлении. Он смотрел, как языки огня лижут полукруглое, облицованное мрамором отверстие, и только молча покосился на Светораду, отвесившую ему положенный поклон и сбросившую на руки Русланы свое широкое кашемировое покрывало с меховой оторочкой.

– Что-нибудь случилось? – стараясь говорить как можно мягче, поинтересовалась Светорада.

Она села рядом с Овадией и попыталась взять его за руку.

Он вырвал ее столь резко, что Светорада растерялась. Украдкой поглядывая на мужа, она испытывала беспокойство и… наверное… нежность. Она никогда не считала его красивым: слишком полный, слишком коренастый, слишком заросший волосами. Но ведь со временем она привыкла к его плотному телу, ей стала нравиться его белозубая улыбка, в которой всегда угадывалось нечто хищное, почти дикое. Светорада даже привыкла к его забрасываемой за ухо длинной пряди волос, ниспадавшей с обритой головы, к его непринужденной манере сидеть по-степняцки, скрестив под собой ноги в широких шароварах. Обнаженные руки Овадии, обхваченные мощными золотыми браслетами на предплечьях и запястьях, выглядели почти элегантно, а пальцы сверкали от множества переливающихся перстней. И эти сильные руки были сплошь покрыты до самых пальцев темными короткими волосками, что ранее вызывало у Светорады отвращение. Потом она привыкла.

– Гург, – неожиданно произнес Овадия, по-прежнему не глядя на княжну, и потому не замечая, как побледнело ее лицо. – Этот воин с боев смертников, которые ты неожиданно стала с такой охотой посещать… И даже пробираться по ночам в казармы, где содержат этих сильных рабов. Ты любишь его?

Светорада только несколько раз моргнула. Овадия, наконец, посмотрел на нее. Его лицо было суровым, полные губы в обрамлении темной бороды плотно сжаты.

– Мне донесли, что ты стала приплачивать, чтобы тебе устраивали свидания с ним. И если мне нет дела до того, что иные гаремные женщины продают свои драгоценности и меха, чтобы свидеться с этими бойцами-смертниками, то русская княжна, по моему мнению, слишком высокородна, чтобы снизойти до раба.

Не сказав больше ни слова, он вдруг накинулся на нее, повалил, сжал до боли запястья, напугав настолько, что в первый миг она и слова не могла сказать, оглушенная бешеным стуком сердца.

Овадия пронзительно смотрел на княжну, приблизив к ней искаженное злобой лицо.

– Что, сладкая моя, я был тебе чужд и противен, а этот раб-смертник смог пленить тебя своим полуголым видом и татуировками? Ты платила, чтобы получить его, как иной получает шлюху в притоне, ты тайком шастала к нему по ночам, когда я лежал и мечтал о тебе… о твоей нежной коже, о твоих разметавшихся волосах, о твоей волнующей груди… Что же мне теперь делать с тобой? Как наказать за жестокость и измену?

– Нет, Овадия, нег! – рванулась Светорада. – Я не изменила тебе!

Ей казалось, что шад, ослепленный яростью, не слышит ее, – так шумно и тяжело он дышал. А еще… она вдруг захотела, чтобы он поцеловал ее. Сильно, со всем своим неистовством. Ибо она уже давно была готова к этому.

Когда он неожиданно отпустил ее и отшатнулся, она почувствовала почти разочарование. А с ним прошел и ее страх. Светорада поднялась, потянулась к Овадии, желая коснуться его ссутулившейся спины, погладить, утешить… обнять. Но едва она приблизилась, как он отскочил, заметался по комнате, спотыкаясь о разбросанные мягкие подушечки, сбивая низкие столики, с которых со звоном покатилась посуда.

– Ты… ты… сама рабыня. Низкая и грязная, не умеющая отличить достойного от недостойного. Ты мне лгала, избегала моих объятий, а сама шлялась по казармам!

Пожалуй, он был готов наговорить ей еще много чего, хотел даже избить ее, отдать палачам, чтобы содрали с нее нежную кожу, уничтожили как саму память о его любви к ней. Ему так хотелось ее любви! Но в нем всегда жил страх, что княжна прознает, что ее захватили по его приказу, что захочет отомстить… И это сдерживало его. Но что она влюбится в раба… Он помнил блистательную княжну Светораду Смоленскую, единственную женщину, достойную его любви. А она оказалась обычной потаскухой.