После пожара - Уилл Хилл

Я бросаюсь вправо, взметая рыжую пыль, и со всех ног мчусь к торцу часовни. Едва я добегаю до угла, как пули бьют в белую стену, оставляя дыры, и я оскальзываюсь на повороте. Падаю на бок – правую ногу пронзает кинжальная боль; пытаюсь встать, однако нога подворачивается и я, сложившись пополам, с громким стоном грохаюсь опять. Обеими руками колочу себя по бедру, чтобы восстановить чувствительность, и в награду получаю ощущение, как будто всю ногу снизу доверху облепили огненные муравьи. Боль просто нестерпима, и пару жутких мгновений я жду, что меня сейчас вывернет, однако затем снова поднимаюсь, и нога худо-бедно мне служит.

Ковыляю вдоль торцевой стены часовни мимо арочных окон. В какой-то момент краем глаза улавливаю движение внутри здания. Останавливаюсь, всматриваюсь через стекло. Люк пятится по проходу между рядами деревянных скамей, поливая и их, и пол желтоватой жидкостью из красной пластиковой канистры. У двери, ведущей во двор, отшвыривает канистру и достает из кармана джинсов коробок спичек.

Внезапно – как пощечина – до меня доходит его замысел. Я барабаню по стеклу кулаками, выкрикиваю имя Люка, а он тем временем чиркает спичкой и подпаливает от нее весь коробок. Люк поднимает глаза, и у меня внутри все холодеет, потому что его ухмылка – едва ли не самое отвратительное, что я видела в жизни.

– ГОСПОДЬ БЛАГ! – ревет он, буравя меня взглядом. Бросает горящий спичечный коробок в проход и скрывается за дверью.

Все вдруг становится желтым. Раздается звук, по громкости равный тысяче громовых раскатов. Мои ноги отрываются от земли, окна часовни выстреливают градом летящих осколков, из проемов вырывается пламя. Воздух раскален до предела, и я катаюсь по сухой земле в полной уверенности, что горю. Я не могу не гореть, потому что все вокруг объято чудовищным жаром.

Крики и вопли опять нарастают, заглушая стрельбу, а когда я, с опаленными волосками на руках и звоном в ушах, встаю, крыша часовни разламывается надвое. Гудящее пламя взметается вверх, растекается в стороны, отправляя в небо вихрящиеся столбы черного дыма. Горелые обломки древесины сыплются на плоские крыши, и я не успеваю даже вздохнуть, как уже полыхает, кажется, половина Базы.

Кашляя и отплевываясь, я отшатываюсь от огненного ада и пытаюсь привести мысли в порядок. Кто-то хватает меня за плечи и разворачивает на сто восемьдесят градусов. Я убеждена, что это Люк, что сейчас он застрелит меня из своего «калашникова», и никто никогда об этом не узнает, но нет, это не Люк, а Стар. Выпучив глаза, она сжимает в руках винтовку М16 размером с нее саму.

– Почему ты не сражаешься? – кричит мне она. – Мунбим, этот день настал! Последняя битва!

– Где твои дочки? – сипло каркаю я. – Где твои девочки, Стар?

– Агава увела всех детей в западные бараки, – отвечает Стар. – Там они пересидят в безопасности, пока мы не одержим победу. Идем со мной, Мунбим, будем биться за Господа вместе.

Я качаю головой и отступаю на шаг. Стар глядит на меня в полном недоумении, потом вскидывает винтовку и целится мне в грудь. Мир останавливается.

Жар огня угасает, стрельба глохнет, и даже дым как будто бы неподвижно повисает в воздухе в тот момент, когда мое сердце замирает. Ведь, заглянув в глаза Стар, я не вижу ту женщину, которая по большей части была ко мне добра, которая души не чаяла в своих детях, любила своих Братьев и Сестер. Я вижу звериный взгляд чужого мне человека. Кого-то, кого не узнаю.

– Не надо… – лепечу я. – Стар… пожалуйста…

Она таращится на меня, уверенно сжимая оружие. Я жду, что перед глазами вот-вот промелькнет вся моя жизнь – так ведь обычно бывает, когда умираешь, но ничего не мелькает и вообще ничего не происходит, однако в конце концов Стар отдергивает винтовку в сторону и молча исчезает в дыму. Я стою как пригвожденная, пока воображение не рисует мне мертвую Хани на полу ящика, а внутренний голос не требует встряхнуться и прийти в себя. Я делаю несколько глубоких вдохов, потом поворачиваю на север и вбегаю в сгущающиеся клубы дыма.

В ноге по-прежнему простреливает боль, однако я могу на нее наступать, и остальное сейчас не важно. Вдали темнеет ряд контейнеров. Направляясь к ним, я отваживаюсь оглянуться через плечо.

Огонь распространяется по иссохшей земле быстрее текучей воды, воспламеняя все, что попадается на пути, а из-за клубов дыма трудно что-либо разглядеть. Темные силуэты Чужаков скользят вдоль забора, но я не могу определить, на Базе они уже или еще нет. Стрельба не прекращается ни на секунду, от постоянного грохота звенит в ушах.

Я иду к единственному занятому контейнеру и огибаю его так, чтобы оказаться со стороны дверцы. Достаю из кармана целлофановый пакетик, вскрываю его и стискиваю в ладони мастер-ключ. Приближаясь к дверце, зову Хани, громко сообщаю ей, что все хорошо и будет еще лучше. Вставляю ключ в замочную скважину, поворачиваю. На какую-то миллисекунду он застревает, но потом навесной замок открывается и падает на землю. Дверца ящика со скрежетом открывается, и я всматриваюсь в темноту, потому что не знаю, что еще сделать. Ящик пуст.

Я разворачиваюсь и пытаюсь всмотреться в плывущие облака дыма. Часовня превратилась в бушующую геенну; я замечаю смутные тени моих Братьев и Сестер, снующих туда-сюда и стреляющих по целям, неразличимым с того места, где я стою. Я не вижу Хани. Ее нигде нет.

Заслышав приближающиеся шаги, я вдруг понимаю, что, скорее всего, являюсь единственным безоружным существом в радиусе пяти миль, не считая детей, укрывшихся в западных бараках. Оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить появившуюся из-за дымовой завесы Беллу с черным пистолетом в руке.

– Мунбим, что ты делаешь? Почему не…

– Где Хани? – перебиваю я.

– Не твое дело! – кричит Белла, гневно сверкая глазами. – Почему ты не защищаешь свою Семью? Где твое…

– Говори, где она! – кричу я. – Говори немедленно!

Глаза Беллы расширяются, она поднимает к груди пистолет, но я уже двигаюсь, потому что дважды нацеливать на меня оружие за пять минут – это уже слишком. Я бью Беллу по запястью. Удар отдается по всей руке до плеча, Белла стонет, пистолет падает на землю. Я делаю шаг вперед и толкаю ее в грудь. Она пятится, теряет равновесие и шлепается на спину. Я подхожу к ней со стиснутыми кулаками – из-за того, что боюсь, и из-за бурлящего в крови адреналина. По-моему, еще никогда в жизни я не испытывала такой злости, как сейчас, я, нахрен, просто в бешенстве.