Неприкосновенный запас - Юрий Яковлев

— Вьюник, иди к доске, — сказала Генриетта Павловна.

Ей было мало того, что Таня опустила глаза, ей нужно было выставить девушку перед классом, чтобы все могли разглядеть Таню и смеяться.

Таня заставила себя встать. Она пошла к доске. Она шла между партами, как сквозь строй. Подошла к доске. Взяла в руки мелок.

— Пиши, — сказала учительница и стала диктовать: «Долго не находил я никакой дичи; наконец из широкого дубового куста, насквозь проросшего полынью, полетел коростель».

Таня сжала, сильнее сжала холодный мелок. Он показался ей гладким крымским камушком. Она повернулась к доске и стала писать:

«Генриетта Павловна, вы злой, холодный человек…»

— Написала? — не оглядываясь, спросила учительница.

— Написала, — ответила Таня.

Класс замер. Смешок сгорел. Было тихо.

Учительница диктовала дальше:

— «Я ударил: он перевернулся в воздухе и упал».

Таня стиснула мел и, вдавливая его в доску, написала: «Я ненавижу вас».

Мел перестал скрипеть. Учительница решила, что Таня забыла конец фразы, и повторила:

— «…он перевернулся в воздухе и упал».

Мелок не скрипел. Генриетта Павловна повернулась к доске и прочла. Ее глаза округлились. На этот раз они не смеялись.

— Что это значит, Вьюник? — глухо спросила учительница. — Что ты написала?

Таня пожала плечами.

— Возьми портфель и уходи, — выдавила из себя Генриетта Павловна.

И, не дожидаясь, пока Таня уйдет из класса, стала торопливо переписывать то, что было написано на доске.

После урока Генриетта Павловна быстро вышла из класса и застучала каблучками по длинному школьному коридору. Она спешила в учебную часть. Она распахнула дверь и, подойдя к столу Михаила Ивановича, молча опустилась на стул.

Михаил Иванович запустил короткие пальцы в свалявшиеся косматые волосы и спросил:

— Вьюник?

— Вьюник, — выдохнула Генриетта Павловна.

— Что же?

Вместо ответа учительница достала листок бумаги и положила его перед завучем. Он машинально полез за очками, но так и не достал их, прочел без очков: «Генриетта Павловна, вы злой, холодный человек. Я ненавижу вас».

Он прочел записку и поднял глаза на Генриетту Павловну. Она смотрела в окно.

— Так… — сказал Михаил Иванович.

Он хотел, чтобы учительница первой начала разговор. Но она молчала и ждала слов от него.

— Так… — повторил Михаил Иванович. — Что же вы, собственно, хотите от меня?

Большие круглые глаза посмотрели на Михаила Ивановича. Теперь они были похожи на две амбразуры.

— Что я хочу… от вас? — тонким голосом произнесла Генриетта Павловна. — Я хочу, чтобы меня оградили от подобных оскорблений.

— Подождите, разве в этой записке есть что-нибудь оскорбляющее? Кстати, вам известна причина этой ненависти?

— Ученики не имеют права ненавидеть педагога.

— Разве есть такой циркуляр министерства? — Михаил Иванович начинал сердиться.

— Это не циркуляр, а простая логика. Если все ученики будут ненавидеть всех педагогов…

— Да почему все и всех? — вспылил Михаил Иванович. Он поднялся со стула и двинулся к Генриетте Павловне.

Он встал перед ней, грузный, косматый, с крупными глазными яблоками.

— Чем вы обидели Вьюник? — спросил он.

— Это допрос? — сухо спросила Генриетта Павловна.

— Это вопрос, — буркнул Михаил Иванович.

— Я сделала ей замечание, а она написала это… Я не виновата, что эта взбалмошная девица влюблена в Князева и не сводит с него глаз.

— Ах, вот оно в чем дело! — сказал Михаил Иванович и засунул руки в карманы.

Он долго молчал. Сопел. Ходил по комнате. А его руки оттопыривали тесные карманы.

— Придется вам проглотить эту пилюлю, — наконец сказал он.

Теперь уже Генриетта Павловна поднялась со стула.

— То есть как проглотить? — Круги вокруг ее глаз замкнулись. — Вы отказываетесь… помочь мне, — она искала подходящее слово, — поставить на место эту разболтанную девчонку?

— Генриетта Павловна, я советую вам проглотить пилюлю. А там как знаете. Запретить любить или ненавидеть нельзя даже школьнику. Нельзя!

Генриетте Павловне захотелось ударить этого косматого человека. Ей так мучительно захотелось ударить его, что она поспешно вышла в коридор. И долго стояла у окна, стараясь обрести равновесие.

Назавтра Таня снова шла в школу. Вернее, не шла, а как бы плыла по течению. Это невидимое течение несло ее мимо одних и тех же домов, заставляло пересекать одни и те же перекрестки, поворачивать в навсегда заведенных местах.

Течение начиналось у ворот дома и кончалось у школьного крыльца. Оно действовало весной и осенью. И не замирало зимой, как не замирает Гольфстрим. Тане никогда не приходило в голову двинуться против течения!

Прямо. Направо. Опять прямо. Теперь бегом через перекресток и опять направо. Знакомые дома стерлись в Таниных глазах, как стираются монеты, они пролетали мимо, как приглушенные от частого употребления слова. Таня не видела домов, как будто вокруг было поле. Но она увидела форточку, из которой валил дым. Клубы дыма протискивались в прямоугольник форточки и расплывались по стене. Таня могла пройти мимо. Но ее взгляд зацепился за дым. Она остановилась и стала наблюдать, докапываться. Так она докопалась до пожара.

Когда Таня была ребенком, у нее возникало множество неожиданных вопросов, на которые взрослые не могли дать вразумительный ответ. Например: почему из черной земли растет зеленая трава? Папа толковал маленькой Тане про какой-то хлорофилл. Это слово невозможно было произнести. Получалось «хролофилл», «холофил», «хорофифил». Но даже произнесенное правильно, оно не вносило ясности: почему из черной земли растет зеленая трава? Маленькая Таня взяла лопату и стала рыть яму в надежде найти скрытую зеленую землю… Она всегда стремилась докопаться до причины.

Так она сейчас докопалась до пожара. Никто не замечал его. И все вели себя так, как будто никакого пожара не было, просто подгорели котлеты. Но Таня понимала, что это пожар, и ей стало жарко от одной мысли, что дом горит.

— Пожар! — сказала Таня старушке, которая семенила с большой торбой.

— Пожар! — крикнула Таня бегущему мальчишке.

— Врешь! — на бегу крикнул он. — Пожарных-то нет!

Да, пожарных действительно не было. А дом горел. Из окна второго этажа валил дым. А в соседнем окне, прижав к стеклу растопыренные ладони, стояла девочка. Таня заметила, что девочка плачет.

Таня вбежала в подъезд. Одним махом очутилась на втором этаже у двери, за которой был пожар. Дверь не горела и не дымилась. Это была обыкновенная, заурядная дверь. Но Таня знала, что там пожар. Она позвонила.

Через некоторое время за дверью послышался нетерпеливый голос мальчика:

— Кто там?

— Я, — отозвалась Таня. — Открой!

Мальчик сопел за дверью. Потом он сказал:

— Мама не велела. Посиди на ступеньке.

Самое время сидеть на ступеньке! Тане захотелось заорать на мальчика, но она вовремя сдержалась.

— Ты один дома? — выдавила она из себя.

— Нет, еще Мариша.

— Слушай, у вас дымом пахнет?

— Не знаю, я не нюхал.

— Понюхай!

— Ладно, пойду.

Он ушел и долго не возвращался. Тане стало страшно от собственного бессилия.

Таня снова позвонила.

— Чего тебе? — послышался недовольный голос.

— Пахнет дымом?

— Нет… только глаза щиплет.

Тане захотелось поколотить мальчишку.

— Слушай, открой скорее! — крикнула Таня: она уже не могла сдерживаться.

— Мама не велела.

— Велела! Слышишь, велела. Честное слово!

— А ты не врешь? — донеслось из-за двери.

— Не вру! Ты большой, умный парень…

Лесть победила бдительность. В замке повернулся ключ. Загремела цепочка. Дверь медленно открылась, и из темного коридора потянуло горьковатым дымом пожара.

— Где Мариша? — Таня трясла мальчика за плечо.

— Там, — он неопределенно махнул рукой.

Таня кинулась в темный коридор. Она нащупала рукой дверь. Распахнула ее — и сразу густой жаркий дым окутал ее со всех сторон. У Тани перехватило дыхание.

Она крикнула:

— Мариша!

Вместо ответа с другого конца комнаты донеслось всхлипывание. Таня вбежала в комнату и увидела огонь. Это был совсем не тот огонь, который весело вырастает над охапкой хвороста и щелкает орешки в печке. Огонь был острый и душный. Он обдавал тяжелым жаром и давил, давил на грудь.

— Мариша, беги сюда! — крикнула Таня.

Но девочка не побежала. Она забилась в угол. И ее не было видно за мутной завесой дыма. Таня с трудом пробиралась вперед. Она не видела стен. Не видела потолка. И ей вдруг показалось, что она заблудилась и уже не сможет выбраться из этого удушливого огненного кольца. На что-то наткнулась. Что-то грохнуло. Это упал стул. Таня отшвырнула его ногой и, выставив вперед локоть, бочком двигалась вперед.

— Мариша!

Теперь плач зазвучал совсем близко. Таня присела на корточки и руками стала прощупывать пространство перед собой. Так она наткнулась на маленькое трепетное тельце девочки. Она схватила девочку и притянула ее к себе. Девочка изо всех сил обвила Танину шею руками, как будто она тонула и только Таня могла удержать ее на поверхности воды.