Неприкосновенный запас - Юрий Яковлев

— А я думала, что вы всю жизнь тангенс-котангенс.

— Думала, думала… Если бы в один прекрасный день все бывшие солдаты надели свои выгоревшие гимнастерки и забинтовали свои старые раны грязными, ржавыми бинтами, тогда бы вы все кое-что увидели и кое-что поняли… Тангенс-котангенс…

Таня стояла перед Михаилом Ивановичем и разглядывала его пристально, как будто видела впервые. Они стояли в пустом коридоре у окна — тонкая девушка с красными волосами и грузный, нескладный мужчина, у которого голова растет прямо из плеч. Он дулся на Таню, молчал, но девушка почему-то не испытывала к нему неприязни. Напротив, она чувствовала доверчивую тягу к пожилому учителю. Тане показалось, что Михаил Иванович похож на крупного зубра с косматой гривой, с выпуклыми глазными яблоками — на особенного зубра, который грозен с виду, но в жизни никого не обидит. И ей захотелось коснуться рукой косматой гривы.

— Иди, — сказал Михаил Иванович, — и чтобы я о тебе больше не слышал.

— Хорошо, — сказала Таня, — не услышите.

Михаил Иванович сверкнул глазами и, переваливаясь с боку на бок, тяжело зашагал по коридору.

«Это не я… Это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров».

В первый раз снег выпал в начале октября. Еще деревья были одеты в листья и трава на газонах не успела пожелтеть. А с неба валил снег. Большими хлопьями снег падал в зеленую траву и оседал на зеленых листьях. Получилась полная неразбериха: зима смешалась с летом. Из этой смеси не могло выйти ничего путного.

Мостовая и тротуары покрылись слякотью, и белые снежинки, достигнув земли, гасли. Первый снег шел на верную гибель, но не мог остановиться.

Таня ощущала снег на губах, на щеках, на ресницах. И ей становилось весело. Тогда она запрокинула голову и оказалась в центре огромной белой воронки, заполненной стремительно летящими снежинками. Снежинки летели прямо на нее. Они как бы попадали внутрь и наполняли сердце веселым холодком.

Девушку охватила тайная радость. Это новое безымянное чувство наполнило ее и не оставило места для других чувств. Как сильная, высокая вода, оно поднималось, заполняло все уголки Таниной жизни, грозя выйти из берегов.

И в мыслях снова появился Князев. Какое отношение он имел к этому чувству? Почему оно не могло вспыхивать само по себе, без его участия?

Таня старалась перевести мысль о нем на другие рельсы. Но стрелка не работала, и с другими рельсами ничего не выходило. Тогда, думая о нем, Таня старалась вызвать неприязнь и сгустить краски. Но краски не сгущались. Она испепеляла его, а он возникал из пепла.

Она скрывала это странное чувство от людей, от дневного света, от самой себя. Она хранила его в дальних тайниках. Но самым важным было утаить это чувство от него. Это чувство не должно его касаться. Он не должен знать о нем. Не выдать себя дрогнувшим голосом, взглядом.

Да здравствует белый снег, и не надо смотреть под ноги. Там уже все погашено и затоптано, веселая мимолетная жизнь снежинок кончена. Надо смотреть ввысь, быть в центре белой воронки. А он пусть идет рядом, если ему хочется. Таня подняла глаза и увидела его. Он шел рядом, щурясь от снега.

Таня ничего не сказала. Она отвела глаза. Но через несколько шагов ей захотелось снова посмотреть на своего спутника. Она опасливо покосилась на бобрик, побелевший от снега, на складку между бровей, на прищуренные глаза. И вдруг кровь прилила к лицу.

Он, конечно, не заметил, как она покраснела. Но она думала, что он заметил, и покраснела еще сильней. И тут из-за угла вышла Генриетта Павловна и двинулась им навстречу. Она была молода и хороша собой. И чувствовала, что хороша собой. И всем своим видом хотела подчеркнуть, что хороша собой.

Поравнявшись с ребятами, учительница чуть наклонила голову и подняла полукруглые брови. Она уставилась на Таню, и девушка подумала, что эти глаза видят все насквозь, что они бесцеремонно раскрывают чужие тайны и от них ничего невозможно скрыть.

— Прогуливаетесь? — спросила учительница, не сводя глаз с Тани.

Таня покраснела. У нее неудобное лицо. На нем отчетливо написано, о чем Таня думает. С таким лицом нельзя ничего скрыть. Оно выдает все тайны. Прямо-таки предательское лицо. И вдруг Таня заметила, что глаза учительницы смеются. Они смеются и кричат: «Рыжая!» Они кричат так, что слышит одна Таня. Кричат зло и больно. И им нельзя ответить, этим вечно смеющимся глазам.

Если ты родился рыжим — считай, что тебе не повезло. Каким бы ты ни был хорошим человеком, тебе постоянно будут напоминать, что ты рыжий. Каждый встречный считает своим долгом крикнуть: «Рыжий-бесстыжий!» В трамвае тебе будут говорить: «Эй, рыжий, подвинься!», в театре требовать: «Эй, рыжий, убери голову!» Тебя будут называть рыжим, как будто у тебя нет другого имени.

Сколько времени длится гонение на рыжих? Почему никто не выступит в защиту рыжих? Настоящие люди никогда не бывают рыжими. Ведь клоун в цирке, над которым все смеются, рыжий.

— Ну что ж, прогуливайтесь, — сказала Генриетта Павловна и пошла дальше. Ее каблучки зазвенели за Таниной спиной, как подковы тонкой лошадки. Таня посмотрела себе под ноги. Никакого белого снега не было. Черная слякоть поблескивала на тротуаре. Таня повернулась к своему спутнику и спросила:

— Ты можешь уехать в другой город?

Она всегда ошеломляла своими вопросами. Он сказал:

— Нет.

— А перейти в другую школу можешь?

— Зачем мне переходить в другую школу?

— Значит… не можешь?

— Нет.

— Ну, ладно.

— Да скажи, наконец, в чем дело? Чем я тебя обидел? Что я тебе сделал?

Он вспылил. И каждое слово не произносил, а выстреливал. Но Таня как бы не слышала его слов.

— Ладно, — сказала она. — Я пошла. Пока.

И она побежала на другую сторону, как бегают девочки, а не взрослые девицы.

Потом она шла быстрыми шагами, а снежинки гасли у нее в ногах. Таня думала:

«Она красивая, а я рыжая. Все дело в том, что я рыжая. Иначе бы Генриетта Павловна не смотрела на меня смеющимися глазами. И вообще все было бы в порядке».

Дома в коридоре Таня встретилась с Павликом. Она хотела уже пройти мимо, но он сказал:

— Подожди… Я был на концерте.

— Очень приятно, — сказала Таня.

Павлик стал чесать подбородок. Потом выпалил:

— Ты не пошла со мной, а я познакомился.

У него, видимо, с детства сохранилась интонация: у меня есть, а у тебя нет, я познакомился, а ты не познакомилась.

Таня усмехнулась:

— С кем же ты познакомился?

— С девушкой… С Ниной.

— Очень приятно, — сказала Таня, словно он сейчас знакомил ее с Ниной.

— Она красивая.

— Тебе повезло… Но почему ты мне об этом рассказываешь?

Павлик замолчал. Таня собралась идти дальше, но он удержал ее.

— Ты единственный человек, с кем можно поговорить, — сказал он, — я тебя уважаю. Я тебе буду рассказывать о ней. Хорошо?

— Как хочешь.

— Вообще-то, когда влюбишься, надо писать дневник.

— Это гимназистки писали.

— Александр Блок тоже писал дневник… Но ты зря не пошла со мной на концерт.

— Я-то тебе зачем? Думай о красивой Нине.

— Я думаю. Но лучше бы на концерт пошла ты.

— Ладно, Павлик, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Что такое раздвоение личности? Это когда один человек превращается в двух. Но на этих двух остается один нос, одна голова, одно сердце. Разбирайся как хочешь. Можно поделить так: одному голову, другому сердце, а нос может быть общим. Словом, два человека живут в одном теле, как в коммунальной квартире. Ни разъехаться, ни разойтись. Потому что на двоих один нос.

Раздвоение Таниной личности произошло из-за Князева.

Одна Таня ненавидела его, другая — тянулась к нему. Он раздвоил Таню, расщепил, как атом.

Одна Таня говорила ему:

— Уходи!

Другая просила:

— Останься!

Получалась полная неразбериха.

Если на уроке одна Таня забывалась, другая тут же поворачивала голову и с тайным любопытством рассматривала густой бобрик, прищуренные глаза, зеленый круг Сатурна…

И вот что произошло: одна Таня забылась, другая оглянулась. Генриетта Павловна заметила, что девушка смотрит не на доску и не слушает объяснений. Некоторое время учительница наблюдала за Таней. Потом она сказала ледяным голосом:

— Вьюник, не смотри на Князева.

Она могла бы сказать: «Вьюник, слушай урок». Или: «Вьюник, не вертись».

Но она сказала: «Вьюник, не смотри на Князева».

По классу покатился ядовитый смешок. Таня покраснела и посмотрела в глаза учительницы. Глаза смеялись. Они дразнили Таню, издевались над ней: «Вот я тебя подловила! Теперь я над тобой покуражусь! Ха! Ха! Ха!»

Тане захотелось вскочить и крикнуть учительнице что-нибудь обидное. Обозвать франтихой. Сказать, что она, Генриетта Павловна, влюблена в физика. Но горячий стыд так сковал девушку, что она не могла ни пошевельнуться, ни вымолвить ни слова. А смеющиеся глаза продолжали проникать во все Танины тайники и смеяться над ними. Таня опустила глаза.