Прометей № 1 - Альманах Российский колокол

к тому, чтобы быть функцией капитала, рынка, социальных институтов, цифровых технологий, социальных сетей – все это в конечном итоге способствует формированию мифологемного, а по сути – не критического типа сознания.

Подобные аберрации наблюдаются и в современных либеральных интерпретациях истории «Доктора Живаго». В упрощенном варианте это выглядит так: Пастернак написал талантливый и правдивый роман о трагедии русской интеллигенции, претерпевшей от Октябрьской революции, но советская власть, в отличие от культурного и демократического Запада, его не только не приняла, но и раздавила вместе с автором. Подобные абстрактные заключения не вызывают вопросов, не заставляют искать ответов – они самодостаточны.

С формальной точки зрения почти все правильно. Действительно, редакция журнала «Новый мир» во главе с его редактором – известным поэтом и писателем К. Симоновым (1956 г.), отдавая должное творчеству не менее известного советского поэта Б. Пастернака, в то же время отказалась печатать роман «Доктор Живаго». Неопубликованная рукопись была возвращена автору вместе с большим письмом, в котором редакционная коллегия журнала открыто и обстоятельно представила свое подробное, прямое и неуклончивое объяснение по поводу данного решения. Но история этого письма, равно как и история с романом «Доктор Живаго» на этом не закончилась.

Ответ К. Симонова Альфреду Андершу

Вот почему для нас очень важно посмотреть на историю бытия романа «Доктор Живаго» через призму таких вопросов, которые, вскрывая его внутренние связи и противоречия, ломают скорлупу абстракций, а их очень немало. Вот, например, одна из них: редакция «Нового мира» – главный виновник в деле Пастернака.

Попробуем с этим разобраться, хотя бы на уровне постановки вопросов. И в качестве первого шага зададим такой абстрактный вопрос: имеет ли право редакция журнала отказывать в публикации тому или иному автору? Если для этого есть основания, то это ее законное право – ответит всякий. А если редакция журнала принимает решение, хотя, может быть, и ошибочное – не публиковать (кстати, это еще не значит – запретить) произведение автора, пусть даже выдающегося – как быть в этом случае? Аннулировать решения, редакции. связанные с отказом в публикации, потому что вопрос касается известного автора, а, если речь идет о тех, кто еще не определился в своей потенциальной известности? Вводить двойную шкалу? И кто в этом случае будет аннулировать свое прежде принятое решение? Сама редакция? И самое главное – как в этом случае тогда быть с правом редакции на свободу мнений и решений?

Альфред Гельмут Андерш – немецкий писатель, публицист и радиоредактор

Уже одна россыпь этих вопросов показывает, что здесь одними императивами не отделаться, необходима конкретика со всеми ее противоречиями. Вот почему автор данной статьи предлагает познакомиться с позицией К.Симонова, одного из основных участников этих событий – главного редактора «Нового мира» (1956 г.), которая была изложена им лично в его открытом письме немецкому писателю Альфреду Андершу[365]: «Главный же вопрос состоял в том – почему мы тогда, в 1956 году, вскоре после XX съезда партии, весьма резко и определенно оценившего и ряд фактов в деятельности Сталина, и ряд фактов в нашей истории, отказались от публикации романа «Доктор Живаго», и отказались в то же самое время, когда в том же самом журнале «Новый мир» публиковали роман Дудинцева «Не хлебом единым», вокруг появления которого шла бурная, хотя уже полузабытая сейчас полемика, не столько по литературным, сколько по политическим вопросам…

…Потому что, на мой взгляд, в последней части романа «Доктор Живаго», и особенно в его эпилоге, сделана попытка подвести некие итоги судеб той большей части русской интеллигенции, которая пошла в революцию и с революцией и пережила вместе с народом и в гуще его все те испытания, через которые он прошел.

В сущности, к концу своей книги Пастернак затронул вопрос, который в масштабах той или иной отдельно взятой человеческой судьбы часто, и даже слишком часто, был связан с личными трагедиями, но в масштабах всего общества, вместе взятого, был крупнейшим историческим вопросом, требовавшим и ответа с позиций истории общества.

Пастернак поставил вопрос: правильно ли поступила русская интеллигенция, а точнее – большая часть ее, пойдя вместе с народом в революцию и оставаясь вместе с ним на всех этапах этого, никем еще не изведанного, не опробованного и полного драматизма пути. И, поставив вопрос, достаточно ясно ответил на него отрицательно: нет, она была не права перед самой собой, перед интересами культуры, перед интересами настоящего и будущего своего народа, а шире говоря, в конечном итоге и человечества.

С позиций Пастернака, таких, какими я вижу их, его доктор Живаго – и жертва этой ошибки русской интеллигенции, и одновременно – судья, чей приговор есть истина в последней инстанции. И эту основную его позицию я не принимал тогда, когда не хотел печатать его роман в «Новом мире», и продолжаю не принимать сегодня.

Представить себе без участия и поддержки русской интеллигенции Октябрьскую революцию и все последовавшее за ней развитие нашего общества, во всей исторической сложности этого развития, я, попросту говоря, не могу. Отказаться от своей глубокой уверенности в том, что Октябрьская революция при всем трагизме многого последовавшего за нею в разные годы, была фактом исторического значения для всего человечества, я тоже не могу…

…Пастернак, …был в моем сознании личностью совсем иного исторического ряда, чем тот высокомерный судья мнимой неправоты русской интеллигенции, каким он предстал в «Докторе Живаго».

…Существовал для меня еще один нравственный вопрос, связанный с тем понятием жертвенности, которое связывалось в русской литературе XIX века с ее представлениями о выполнении своего долга перед народом. Допускаю, что слово «жертвенность» не самое точное, но, употребив именно его, как исторически устоявшееся понятие, хочу сказать, что в противоречие с традициями русской литературы, на которых мы воспитывались, Пастернак в «Докторе Живаго» поставил это понятие под сомнение и подверг его суду скорому и исторически неправом»[366].

Позиция «Нового мира»: между принципиальностью и невозможностью

Рассматривая позицию журнала «Новый мир», не следует забывать, что она была представлена не только его главным редактором, но и всеми членами его редакции. «Помимо меня как главного редактора журнала и моего заместителя А. Ю. Кривицкого, человека моего поколения, так же, как и я, коммуниста и в годы второй мировой войны военного корреспондента, – письмо подписали три писателя, родившиеся в конце девятнадцатого века, – Константин Федин, Борис Лавренев и Борис Агапов, которые были в числе зачинателей советской литературы в двадцатые годы. Все они трое принадлежали именно к тому поколению старых беспартийных русских интеллигентов,