Ад ближе, чем думают - Александр Григорьевич Домовец

ближайшее время состоятся необходимые оперативно-следственные мероприятия, которые, как мы надеемся, прояснят судьбу пропавшего здания, а также имущества сотрудников на его территории. Заинтересованные лица будут извещены дополнительно.

Вроде бы я сумел изложить эти чудовищные канцеляризмы предельно чётко. Собственно, почему бы и нет, английский для меня второй родной. А то, что про себя перекосило… так то ж про себя. Во всяком случае, мисс Редл удовлетворённо кивнула.

– Благодарю, мистер Буранов. Со своей стороны готова оказать следствию всю возможную помощь и поддержку. Располагайте мной, – сообщила она, поднимаясь.

– Непременно, – пообещал я и проводил даму до двери. Я был готов даже поцеловать ей руку, лишь бы ушла поскорей.

С минуту мы с Вильямсом очумело разглядывали друг друга.

– Она это всерьёз? – вырвалось у меня.

– Можете не сомневаться, – со вздохом сказал полицейский. – Года три назад один местный по пьяному делу задавил пару цыплят. Я сам протокол составлял. Потом он извинялся перед хозяевами, предлагал деньги…

– И что?

– А ничего. Извинений не приняли, деньги не взяли. Решили наказать по суду.

– Ну, и чем закончилось?

– Пока ничем. Дело ходит по инстанциям четвёртый год. Адвокаты с потерпевшей стороны уже залезли в судебные прецеденты времён Генриха Восьмого. Самому интересно, чем кончится…

– И это из-за пары цыплят?!

– Нет. Из принципа.

Мисс Редл заморочила настолько, что я чуть не забыл, для чего пригласил Вильямса. А пригласил я его, чтобы показать записи Аткинсона и на свежую голову обсудить пред спуском в гробницу кое-какие детали.

Узнав о бумагах покойного директора, Вильямс озадачился.

– А как они попали к вам, позвольте спросить? – подозрительно спросил он.

Я откровенно рассказал о неофициальном визите в апартаменты Аткинсона и обыске письменного стола. Вильямс начал чесать затылок:

– Ну, вы даёте, Майкл… Это же незаконно, – сухо сказал он. – В сущности, вы совершили кражу, утаили улики от следствия. Нельзя так!

Я сморщился, как от лимона:

– Мы сами себе следствие, Джеральд, так что не надо морализировать. Знаю я ваши законы. Три года судиться из-за пары дохлых цыплят – это нормально. А что под боком плодится нежить, шляются трупы, исчезают люди – да и хрен с ним. Ваш премьер об этом даже слушать не захотел…

Не знаю, насколько мои доводы убедили Вильямса, но препираться он не стал.

– Ладно, чёрт с ним, давайте бумаги, – нетерпеливо сказал он.

– То-то же…

Я полез в кофр. Там, как я уже упоминал, есть секретное отделение, этакий мини-сейф, куда я спрятал заметки Аткинсона.

Однако, достав бумаги, я с первого взгляда убедился, что они девственно чисты. На смятых белых листах – ни слова, ни буквы, ни запятой… От гнева и бессилия задрожали руки.

– Что случилось, Майкл? – с тревогой спросил Вильямс. Должно быть, моё лицо в этот миг ему не понравилось.

– А вот с трёх раз угадайте…

С этими словами я швырнул бесполезные бумаги на стол и припечатал хорошим ударом кулака.

– Что-то мне это напоминает, – буркнул Вильямс, глядя на никчёмные листки. – Примерно так исчезли записи из лабораторного дневника. Ну, того, который вы отняли у «наследников». Но теперь, по крайней мере, вы успели прочитать…

– Да если бы… В лучшем случае половину. Не было сил, заснул. Отложил на утро, а оно вот как вышло…

– Так что было в первой половине?

Я коротко пересказал.

– Ну, с «Э» всё ясно: Элизабет Своллоу, – откликнулся Вильямс. – Он спал именно с ней, это мы установили… «Г»? А не Грейвс ли? Заместитель Аткинсона?

– А вы его знаете?

– В Эйвбери все друг друга знают… Недалеко от меня снимал полдома, сталкивались. Во всяком случае, логично предположить, что директор упоминает ближайшего сотрудника. А вот кто такой «М»…

Он поскрёб седеющий висок, тяжело задумался. Глядя на топорное морщинистое лицо лейтенанта, я чувствовал к нему и симпатию, и жалость. Тот случай, когда на лице видно всё (ну, или почти всё). Не красавец, не лизоблюд, стало быть, личная жизнь и карьера не удались. Денег и детей не нажил. Разве что есть какая-то приходящая женщина, которая время от времени делит с ним постель… В то же время не прост, очень неглуп и уж точно что не трус. Интересно, голосует ли Вильямс за партию Хэррингтона?..

Я положил руку на сильное плечо и слегка сжал.

– Бросьте, Джеральд, – сказал я. – Один чёрт, не угадаете. Ясно же, что этот «М» не из вашей епархии, да и не по вашей части вообще… Судя по заметкам Аткинсона и, главное, по событиям, это что-то запредельное. А самое страшное, что в погоне за мифическим возрождением «Great Britain» этому «М» со всеми потрохами продались и Хэррингтон, и – вполне возможно – ваш монарх. Началось это давно, дело идёт к развязке, так что готовьтесь расхлёбывать рука об руку с нами…

Я говорил с Вильямсом, как со своим, совершенно забыв, что он британец. И напрасно. Он вдруг поднял голову, маленькие жёлтые глаза опасно блеснули.

– Выбирайте выражения, Майкл, – посоветовал он, вежливо чеканя каждое слово. – Да… Вы большая шишка в России и начальник комиссии ООГ, хотя мне на это, в общем, плевать. Вы мне просто по душе. Однако я никому не позволю хулить монарха в моем присутствии. Это всё равно, что хулить мою родину. Хэррингтон ещё куда ни шло, но король… Как вам такое в голову пришло?!

Эх, милый ты мой… Много я мог бы тебе рассказать о твоих монархах и о правящей верхушке в целом. Святые на тронах нигде и никогда не сидели, а если и сидели, то не засиживались. Но Британия в этом смысле даст фору любому государству. На протяжении веков островами правили клятвопреступники, маньяки, кровосмесители, прелюбодеи, алкоголики, безумцы. Справедливости ради, в этом паноптикуме случались люди по-настоящему умные и мужественные, талантливо руководившие страной. Но и на лучших всегда лежала печать вероломства, подлости и лицемерия. Плюс уму не постижимые жестокость и жадность, возведённые в ранг государственной политики. Да, Британия – это лев, только вот повадки гиены. Пообещать и обмануть, лишь бы набить карман. Ударить исподтишка и, по возможности, чужими руками. Непременно схватить, что плохо лежит…

У моей страны к Британии отдельный счёт. Огромный. В былые эпохи наши монархи не раз доверялись правителям островной империи. Как правило, это доверие оборачивалось тяжелейшими потерями для России – экономическими, территориальными, людскими… Венец всему – покушение на Павла Первого, организованное английским послом и сорванное лишь благодаря помощи Наполеона. Парижский трактат положил предел британскому могуществу, но отнюдь не исправил британские политические нравы. Отныне островной менталитет дополнился новой чертой – маниакальной ненавистью к франко-российскому союзу. Если Америку или Японию