Пленник железной горы - Генри Олди

— Не знаю.

— Врешь!

— Я правда не знаю! Мы быстро, клянусь!

— Клянется он…

— Лишнего дня не задержимся!

— Не задержится он…

— Честное слово!

— Честный он…

— У меня у самого сердце не на месте!

— Сердце у него… знаем мы, где у него сердце…

Плюнул я и удрал к дяде Сарыну: прощаться.

2

Дела дорожные

Облако продиралось сквозь лес.

Оно умялось втрое: плотное, комковатое. Уже не белое — грязно-серое, как снег в конце зимы. Покатые бока отливали тусклой сталью. Их царапали ветки сосен и пихт — когда беззвучно, а когда и со скрежетом, будто ножом по железу. На боках оставались кривые уродливые царапины: темнели, подергивались липким, зарастали без следа. Утомительное оказалось дело — тянуть сани через зимнюю тайгу.

Летело облако выше некуда — в полутора саженях над плотной коркой наста. Из облачного киселя росли ремни сыромятной кожи: длинные, крученые. Концы ремней Мюльдюн крепко-накрепко привязал к передку саней. В санях сидел величественный, с головой закутанный в тряпье Нюргун: шмыгал носом, глазел по сторонам. Облако он старательно не замечал.

Позади ехал я на Мотыльке.

Вначале я — а-а, буйа-буйа-буйакам! — возглавил наш маленький отряд. Но вскоре выяснилось, что за Мотыльком остается полоса взломанного наста. Сани на ней прыгали, вихлялись — того и гляди, опрокинутся. Пришлось мне плестись в хвосте. Мюльдюн и так взопрел: поди отыщи путь, чтоб и облако протиснулось, и сани не опрокинулись! Двигались мы быстро, можно сказать, стремительно: вроде хромой лосихи на сносях.

На привале, уже в сумерках, Мюльдюн выскочил из облака по телесной надобности — и мигом, едва отряхнувшись, нырнул обратно. Замерз? Нет, устыдился. Кто не устыдится, если он, человек-мужчина, без штанов? Без сапог — ладно, а без штанов — караул! А что? Не голым же Нюргуна везти? Лосиная шкура, всеми позабытая, завонялась — выбросили. Ничья одежда, кроме Мюльдюновой, на Нюргуна и близко не налезала. Отобранные с боем штаны Айталын расшила в поясе, а Жаворонок на чурбаке растянула сапоги.

Голый снизу Мюльдюн-бёгё долго прятался от нас.

Еле нашли, да.

В дело пошло всё, что сыскалось в доме: одеяла, ровдужные покрывала, шкуры для застилки оронов, обивка из войлока, содранная в клацающей кладовке, моя верхняя рубаха, меховые чулки Сарын-тойона, занавеска с кухни — гладкая, шуршащая, вроде змеиной кожи. Короче, одели, как смогли. Штаны, сапоги, шапка. Рубаха: широченная вставка на спине, в рукавах — клинья. Поверх рубахи Нюргуна завернули в теплые одеяла. Из остатков девчонки уважили Мюльдюна — смастерили кургузую юбку. На нее пошли куски волчьих шкур и кухонная занавеска. При каждом шаге юбка оглушительно шелестела, словно под ней — ага, именно там! — пряталось целое кубло гадюк. Ступни Мюльдюну обмотали войлоком и стянули кожаными ремешками. По снегу не шибко-то побегаешь, но если в облаке сидеть — сойдет.

В облаке тепло. В облаке сухо.

В итоге все заботы о Нюргуне легли на меня. Дров натаскай, костер разведи, ужин сготовь. Мюльдюну в облако его миску сунь. Нюргуна накорми, отнести до ветру и назад. Когда я без сил упал возле костра, небо было сплошь усыпано звёздами. Казалось, небо отражается в заснеженной земле: и внизу, и вверху роились серебристые блестки.

— Красиво, брат, — прохрипел я.

Нюргун кивнул.

— Это звёзды. Понял? Звёзды.

— Звёзды, — согласился Нюргун.

Он помолчал и добавил:

— Время.

— Время? — изумился я. — Что общего у звёзд и времени?!

— Время горит в звёздах.

— Горит? Как хворост в костре?

— Да.

— С чего ты взял?!

— Спал. Видел.

— А что ты еще видел?

Теперь он замолчал надолго.

— Ладно, брось. Давай спать, а?

— Что-то, — ответил Нюргун. — Не помню, что еще.

Я устроился в санях рядом с ним. Укрыл нас обоих меховой полостью: тесно, зато тепло. Проснулся я за полночь, как от пинка. Нюргун, горячей очажных угольев, лежал с открытыми глазами. Смотрел в небо, дышал тихонько.

— Ты чего? Спи.

Сердце в груди ёкнуло. Вдруг он снова заснет без просыпу?!

— Не хочу, — Нюргун виновато засопел. — Не могу.

И еле слышно:

— Не люблю.

Я проворочался до утра. Надо торопиться. Чем скорее мы доставим бедолагу в Кузню, тем лучше. Живым бы довезти…

На второй день мы выбрались из тайги. Впереди лежала долина: снег, снег, снег. По краям — горбы сопок. Русло замерзшей реки. На том берегу — жилой улус. Над юртами курились уютные дымки. Мюльдюн пустил облако вскачь; нет, влёт. Снег залихватски визжал под полозьями саней, взлетал сверкающим крошевом. Быстрая езда была Нюргуну по нраву.

Да и я приободрился: довезем!

Мы спешили, как могли. Дни и ночи смешались, слиплись воедино, будто взбитые сливки и сок брусники. Сколько времени мы едем? Не сбились ли с пути? Свет-тьма, свет-тьма. Нюргун не спит. Совсем. Он что, на месяц вперед выспался? На всю жизнь? Перегоны. Ночевки. Перед сном мы беседуем. Люблю, не люблю. Часто я не в силах его понять. Я, сильный — не в силах.

А вот и буран.

Хмурое небо над головой. Голые сопки. Ветер слизывает со склонов последние остатки снега. Закручивает поземкой, швыряет под копыта Мотылька. И вдруг — раз! Ничего нет, вообще ничего. Небо, сопки, лощина исчезают. Тонут в ярящейся мути, безумной кутерьме. Ветер с оттяжкой хлещет по лицу. Плеть-семихвостка, украшенная шипами-ледышками, вышибает слезы из глаз. Вой волчьих стай — справа, слева, отовсюду. Орда кусачих белых слепней вертится разнузданным хороводом. Где Мюльдюново облако? Где я? Где сани?!

Темное пятно.

Оглушительный рев перекрывает гул бурана.

— Держись, Нюргун! — рев мне знаком. — Не бойся!

Не боюсь, слышу я в ответ. Зову. Сюда!

— Прорвемся!

Ветер комкает мой крик в горсти, швыряет прочь. Остановиться? Переждать? Заметет! В облаке могли бы пересидеть, но Нюргун в облако не полезет. Надо ехать в Кузню. Плохой буран. Плохой буран. Очень плохой буран. Что метель боотуру?

Плюнуть и растереть.

Сани. Облако. Мотылек. Полный рот снега. Вьюга. Холод. Ветер. Ломлюсь вдоль. Ломлюсь поперек. Мотылек хороший. Ломимся вдвоем. Втроем с санями. Вчетвером с Нюргуном. С облаком. С Мюльдюном. Сколько нас? Не сосчитать. Отряд, ватага. Полдень? Вечер? Кругом ни зги. Метёт. Валит. Кусает. Дерёт. Снег Мотыльку до живота. Бедный Мотылек. Сильный Мотылек. Держись, да? Вровень с санями, да? Оставить седло? Перелезть в сани? Облаку без разницы: одного везти, двоих. Облако неживое. Мотылек живой. Вперед. Вперед. Очень вперед. Только вперед? Какая разница?! Ледяные иглы: секут, колют. Языки костра? Щеки горят. Нос горит. Брови смерзлись. Что там? Что? Мерещится?