Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Деполитизированность славянофильского дискурса напрямую вырастала из полной невозможности легальной политики после 14 декабря. Придавленные жестким прессом николаевского режима, «московские славяне» уже не чувствовали государство «своим», оно сделалось для них закрытой в себе сферой, четко отделенной от общества, отсюда своеобразный славянофильский пассивный «анархизм». Прославляемые славянофилами «рабьи» добродетели «смирения», «самоотречения» и проч. – суть морально-психологическая компенсация за унижение и бессилие дворянства в николаевское тридцатилетие. Те же самые печальные реалии указанного периода сформировали у возмужавшего тогда поколения культ (квази)теоретических схем, разного рода историософий, которым многие его представители (у славянофилов это особенно заметно) последовательно подчиняли свою практическую деятельность.

Славянофилы, несмотря на то что при своем появлении они были встречены образованным обществом недоумением и насмешками, наложили на дальнейшее развитие русского национализма неизгладимую печать, определив многие его родовые травмы. Нельзя, конечно, не признать за ними важную заслугу в создании основ национальной мифологии, которая присуща любому европейскому национализму («Речи к немецкой нации» Фихте вряд ли описывают реальных немцев более адекватно, нежели Хомяков или К. Аксаков реальных русских), беда в том, что эта мифология позднее стала помехой для необходимых преобразований в отношении, например, той же крестьянской общины. Но несомненным достоинством славянофильской мысли было выдвижение народа в качестве главного субъекта истории. К. Аксаков, рецензируя «Историю России» С. М. Соловьева, справедливо упрекал последнего, что тот «не заметил одного: Русского народа», а ведет речь почти исключительно об истории Российского государства. А ведь «рядом с Государством существует Земля (…) сама история Государства как Государства не может быть удовлетворительна, как скоро она не замечает Земли, народа». Жаль только, что ни сам критик, ни его единомышленники так и не удосужились написать альтернативную Соловьеву «Историю русского народа»…

Заслуги славянофилов в развитии национального самосознания признавали и их оппоненты-западники, так, В. П. Боткин писал П. В. Анненкову 14 мая 1847 г.: «…славянофилы выговорили одно истинное слово: народность, национальность. В этом их великая заслуга; они первые почувствовали, что наш космополитизм ведет нас только к пустомыслию и пустословию; эта так называемая „русская цивилизация“ исполнена была великой заносчивости и гордости, когда они вдруг пришли ей сказать, что она пуста и лишена всякого национального корня; они первые указали на необходимость национального развития. Вообще, в критике своей они почти во всем справедливы…» При этом он, правда, оговаривался: «Но в критике заключается и все достоинство славян! Как только выступают они к положению – начинаются ограниченность, невежество, самая душная патриархальность, незнание самых простых начал государственной экономии, нетерпимость, обскурантизм и проч.».

Важнейшей проблемой славянофилы справедливо считали преодоление социокультурного раскола между верхами и низами русского народа, вызванного петровскими реформами. По словам Хомякова, «в высших сословиях проявлялось знание, но знание вполне отрешенное от жизни; в низших – жизнь, никогда не восходящая до сознания… Оба начала оставались бесплодными в своей болезненной односторонности». Но, Алексей Степанович верит, что «возврат русских к началам русской земли уже начинается». Осторожно, но твердо славянофилы выдвигают идею русификации империи. Тот же Хомяков писал в 1845 г.: «Россия приняла в свое великое лоно много разных племен: финнов прибалтийских, приволжских татар, тунгузов, бурят и др.; но имя, бытие и значение получила она от русского народа (то есть человека Великой, Малой, Белой Руси). Остальные должны с ним слиться вполне: разумные, если поймут эту необходимость; великие, если соединятся с этой великой личностью; ничтожные, если вздумают удерживать свою мелкую самобытность».

(Обратим, кстати, внимание на хомяковскую конкретизацию понятия «русский народ». Такой подход в то время только-только начал утверждаться. Представление о том, что великороссы, малороссы и белорусы суть один народ, впервые сформулированное с претензией на научность в 1830-х гг. официозным историком Н. Г. Устряловым, стало догмой русского национализма лишь во второй половине XIX в. Ранее многие именитые русские националисты видели ситуацию иначе. Скажем, известный журналист Н. А. Полевой (несмотря на фамилию, вовсе не украинец, а сибиряк с курскими корням) писал в 1830 г., что хотя «доныне малороссияне только исповедуют греческую веру, говорят особенным диалектом русского языка, и принадлежат к политическому составу России, но по народности вовсе не русские». Не менее известный историк М. П. Погодин в 1845 г. позволил себе такое рассуждение: «Великороссияне живут рядом с малороссиянами, исповедуют одну веру, имеют одну судьбу, долго одну историю. Но сколько есть различия между великороссиянами и малороссиянами! Нет ли у нас большего сходства в некоторых качествах даже с Французами, чем с ними? В чем же состоит сходство? – Этот вопрос гораздо затруднительнее». Определенно отделял малороссов от великороссов в тексте 1850 г. один из лидеров славянофильства Ю. Самарин. Склонный к увлечениям и крайностям А. А. Григорьев в середине 1850-х гг. высказывал подозрение к «хохлацкому началу», наряду с «ляхитским», а в начале 1860-х уже восхвалял поэзию Шевченко как явление новой великой литературы славянского мира, то есть в обоих случаях мыслил украинцев в качестве отдельного народа.)

Даже и «археологический либерализм» славянофилов вызвал нешуточные опасения власти, о чем свидетельствует внушительный список репрессий против них. В 1847 г. по возвращении из-за границы был арестован и подвергнут допросу Ф. В. Чижов из-за его контактов с зарубежными славянами и фантастического подозрения в причастности к Кирилло-Мефодиевскому братству. Через две недели его выпустили, но оставили под секретным надзором.

В 1845–1848 гг. в Риге в составе ревизионной комиссии находился служивший чиновником МВД Ю. Самарин. Увиденное там настолько его потрясло, что он написал остропублицистический памфлет «Письма из Риги», посвященный изобличению немецкого господства в Прибалтике, униженному положению там русских («систематическое угнетение русских немцами, ежечасное оскорбление русской народности в лице немногих ее представителей – вот что теперь волнует во мне кровь»; «здесь все окружение таково, что ежеминутно сознаешь себя, как русского, и как русский оскорбляешься»), гонениям на православие и потворству всему этому со стороны генерал-губернатора князя А. А. Суворова. Главный вывод звучал жестко и бескомпромиссно: «…современное устройство Остзейского края противоречит основным государственным и общественным началам, выработанным новейшею историею, достоинству и выгодам России и, наконец, интересам самого края… Чтобы быть полновластными господами у себя, остзейские привилегированные сословия должны располагать волею правительства, иными словами: быть господами у нас». Это сочинение немыслимо было опубликовать легально, и оно распространялось в списках в Москве и Петербурге, осенью 1848 г., вернувшись в Москву, Самарин устраивал его публичное чтение в салонах.

Ответным ходом «немецкой партии» стал арест славянофила 5 марта 1849 г. и заключение его в Петропавловской крепости сроком на две недели. Так могущественно оказалось немецкое лобби в Петербурге, что министр внутренних дел В. А. Перовский, министр государственных имуществ П. Д. Киселев и шеф жандармов А. Ф. Орлов, поддерживавшие Самарина, не смогли этого предотвратить. Правда, благодаря им и своему высокому аристократическому статусу Юрий Федорович (чьим восприемником от купели был сам Александр I) отделался еще сравнительно легко. Замечательно точно сформулировал суть его дела в личной беседе с ним государь Николай Павлович: «Вы прямо метили в правительство. Вы хотели сказать, что со времени императора Петра I и до меня мы все окружены немцами и потому сами немцы… Вы поднимали общественное мнение против правительства; это готовилось повторение 14 декабря… Ваша книга ведет к худшему, чем 14 декабря, так как она стремится подорвать доверие к правительству и связь его с народом, обвиняя правительство в том, что оно национальные интересы русского народа приносит в жертву немцам… Вас следовало отдать под суд… Вы сами знаете, что вы бы сгинули навсегда». «Незабвенный» прекрасно понимал, что его неограниченная власть и немецкие привилегии «скованы одной цепью» и удар по последним неизбежно отзовется на первой.

18 марта того же года был арестован И. С. Аксаков, проведший в Третьем отделении четыре дня. Основанием для ареста стала перлюстрация его писем к родным, в которых содержались резкие суждения о деятельности правительства. Иван Сергеевич подвергся письменному допросу с целью выяснить его убеждения, этот тест затем читал сам император, приказавший Аксакова отпустить. При этом, однако, его отдали под негласный надзор полиции, продолжавшийся вплоть до 1857 г.